И тут я понял, что карьера книготорговца закрыта для меня навсегда. В субботу вечером я вернусь в Форт-Лодердейл, а затем уволюсь и больше никогда не вернусь. Мысль о близкой свободе привела меня в восторг, но в то же время погрузила в какую-то странную растерянность. Куда же мне теперь девать оставшиеся часы? Вот бы где-нибудь поблизости оказался кинотеатр. Или хороший книжный магазин, или библиотека, торговый центр, в конце концов. Словом, какое-нибудь заведение, где можно развеяться.
Но у меня впереди почти двенадцать часов. Внезапно день показался мне бесконечным. Жара накатила на меня волной, и глаза защипало от пота. Оставшееся до вечера время вдруг навалилось на меня всей своей массой. Мне стало так душно, будто воздух до отказа наполнился влагой. Ах, если бы только я мог снова себя завести, настроиться на продажу книг хотя бы еще на ближайшую пару дней! Все равно ведь это в последний раз, все равно я уйду и больше никогда не вернусь. В половине первого я уже шагал вдоль главной улицы, не обращая ни малейшего внимания на стоящие по сторонам дома, как вдруг услышал, что за спиной у меня притормозила машина. Обернувшись, я увидел старенький «датсун» Мелфорда — некогда темно-зеленый, а теперь выцветший, как оказалось при солнечном свете.
Мелфорд опустил стекло:
— Запрыгивай.
Я продолжал идти своей дорогой, но Мелфорд медленно поехал следом за мной.
— Я не хочу.
— Да брось. Так и будешь весь день ходить туда-сюда и пинать камешки? А у меня тут кондиционер, музыка, остроумная беседа, в конце концов.
Я сказал себе, что у меня просто нет выбора, что этот парень все-таки убийца, а умные люди с убийцами не спорят. Но я почему-то уже не боялся Мелфорда. Ну не то чтобы совсем не боялся: я не стал бы, к примеру, его провоцировать и не хотел бы оказаться поблизости, когда кто-то другой будет это делать. Но сколько бы народу он ни убил, он был все-таки не Ронни Нил и не Скотт: вот их я боялся по-настоящему.
Я со вздохом кивнул, и Мелфорд тут же остановил машину. Я зашел с пассажирской стороны и влез внутрь. Пару минут мы просидели в полной тишине, а за окном меж тем мелькали дома, жилые фургоны, торговая площадь с магазином «Кей-март» [«Кей-март» (К Mart) — сеть универмагов корпорации «Кей-март», продающих товары по сниженным ценам. Символ недорогих товаров и услуг], спортивной лавкой и итальянским рестораном. В человеке, который выходил из «Кей-марта», я узнал Галена Эдвина, того самого парня, в доме которого я чуть было не сорвал тот самый большой куш. Это было совсем недалеко от того места, где я торговал вчера.
Увидев, что я смотрю на торговый центр, Мелфорд произнес:
— Господи, я обожаю Флориду!
— Шутишь, что ли? А вот я ее ненавижу! Жду не дождусь, когда уеду отсюда.
— А по-моему, это ты шутишь. Это же замечательный край. Ни искусства, ни безусловных ценностей. Даже никакой более или менее определенной культурной ориентации. Здесь имеют значение только две вещи — недвижимость и магазины. Гольф-клубов здесь больше, чем школ, а кварталы из сборных домов растут и развиваются, как метастазы у ракового больного. А население? Стареющие люди, которые водят машину, как безумные подростки, ку-клукс-клан, все эти заправилы наркобизнеса, а ураганы, а лето круглый год?
— По-моему, все это отвратительно.
Мелфорд покачал головой:
— Когда живешь во Флориде, приходится ко всему относиться с иронией, а это здорово спасает от власти ложных представлений.
— А я бы хотел уехать и никогда больше не возвращаться, — ответил я.
— Ну что ж, значит, у тебя свой взгляд на вещи.
Мы проехали в полном молчании еще минут десять, пока я наконец не спросил, куда мы, собственно, едем.
— Увидишь.
— А я хочу знать сейчас.
Несмотря на необъяснимую симпатию, которую я испытывал к Мелфорду вопреки всему, что происходило на моих глазах, такая постановка вопроса выводила меня из себя. Я терпеть не мог, когда мне надевают на глаза повязку и оставляют в неведении.
— А ты, похоже, не в меру любопытен.
— Просто я не хочу, чтобы мне вышибли мозги, вот и все.
В тот же момент я пожалел о сказанном — не потому, что говорить такие вещи было опасно, а потому, что я, похоже, здорово задел Мелфорда: он вдруг сощурился и отвернулся.
— Я уверен, ты прекрасно понимаешь, что далеко не все свои проблемы я решаю посредством насилия, — сказал он. — Насилие — не более чем инструмент. Это как молоток. У него есть свое назначение, как у любого инструмента, и, если применять его по назначению, он просто незаменим. Но если ты станешь с помощью молотка менять ребенку подгузник, ничего хорошего из этого не выйдет. В случае с этими двумя людьми я применил насилие только потому, что считал это необходимым.
— Ну ладно, — согласился я. — Понимаю.
На самом деле я ничего не понимал, и это было слышно по моей интонации.
Мелфорд покачал головой:
— Лемюэл, поверь, я не люблю причинять никому боль. Я делаю это только тогда, когда у меня не остается выбора.
— Но ты все равно мне не скажешь, почему это сделал.
— Скажу, но только после того, как ты объяснишь мне, для чего нужны тюрьмы.
— Послушай, у меня нет сил разгадывать твои загадки. Я просто хочу знать, почему ты это сделал.
— Я очень хочу тебе все объяснить, но пока ты к этому не готов, ничего не получится. Это все равно что растолковывать четырехлетнему ребенку теорию относительности. Возможно, у него есть даже желание понять, но способности пока еще нет.
Первым моим побуждением было выпалить в ответ что-нибудь в свою защиту. Например, что он напрасно считает, будто мой уровень развития не выше, чем у четырехлетнего ребенка. Но я прекрасно понимал, что Мелфорд говорит о другом.
— А пока что, — продолжал Мелфорд, — самое главное — то, что мы с тобой оказались в одной упряжке. И у тебя, мой друг, серьезные проблемы. Как, впрочем, и у меня. В этих краях происходят опасные вещи, и мы с тобой имели неосторожность вляпаться в самую гущу событий.
— Но ведь я-то не имею к этому никакого отношения. Я ни в чем не виноват.
— Разумеется, ты ни в чем не виноват. А если в твой дом попадет молния и он загорится, ты тоже будешь в этом не виноват. Так что же, ты будешь стоять на месте и, оправдываясь, орать на огонь или сделаешь все возможное, чтобы спастись самому и потушить пожар?
На это мне возразить было нечего. Речь Мелфорда прозвучала настолько убедительно, что душа у меня ушла в пятки.
Мелфорд остановился возле китайского ресторана и объявил, что самое время пообедать. Я здорово проголодался, потому что за завтраком почти ничего не съел. Овсянка без масла и молока по вкусу напоминала канцелярский клей, и я был слишком занят разговором с Читрой, чтобы давиться этой дрянью.
— Для вегетарианца китайский ресторан — просто отличная штука, — сказал Мелфорд, когда мы уселись за столик в маленьком зале, стены которого были оклеены красными обоями с узором в виде множества золотых Будд. У входа стояли к тому же две статуи Будды, бадья с белыми и огненными золотыми рыбками и небольшой фонтан. — В китайских ресторанах обычно много блюд без мяса, а дичь у них вообще не принято есть.
Он разлил чай в две белые чашки, покрытые потрескавшейся эмалью.
Во время завтрака с Читрой я был полон решимости отказаться от всех продуктов животного происхождения; теперь же, сидя за одним столом с Мелфордом, я не хотел ничего, кроме мяса. Утром мне хотелось произвести впечатление на Читру, поразить ее чуткостью своей натуры; теперь же я хотел своим упорством произвести впечатление на Мелфорда. Нужно было, в конце концов, определиться, принимаю я эти убеждения или нет: хочу ли я стать вегетарианцем или же просто готов воздерживаться от мяса, чтобы нравиться женщинам.