готов отказаться от дальнейших попыток спасения и Русского" архива, совсем неожиданно пришло предложение, которое было похожим именно на такое необычное средство, но я и сам еще боялся верить в реальность этой возможности: дело шло о соглашении с парижской Национальной библиотекой и о легальном вывозе Русского архива, как купленного Францией. Если бы этот план удалось провести в жизнь, то могло бы удастся под его прикрытием вывезти и немецкий архив... Рассказывать О. Вельсу об этом плане подробно я еще не мог, но я сказал, что ответить, могу ли я взяться за вывоз немецкого архива, я буду иметь возможность лишь через несколько дней, но просил его теперь же отдать распоряжение по партийному архиву о том, чтобы они провели подготовительные мероприятия, какие будут указаны мною. О. Вельс согласился, и соответствующее распоряжение им действительно тогда же было отдано. Тогда же мы условились о следующей встрече, которая была назначена на субботу, 29 апреля: эту дату я хорошо запомнил, т. к. то был канун первого мая, превращенного тогда гитлеровцами в свой "национальный праздник труда".
Встреча эта действительно состоялась, в том же самом небольшом кабачке. На нее, кроме Вельса и Фогеля, пришел еще и Пауль Гертц, который только что перед тем, на апрельской пар. тийной конференции, был введен полноправным членом в Фор-штанд и вошел в комиссию по делам партийного архива. На этой второй встрече я уже имел возможность рассказать о парижском плане и получил полномочия на проведение его в жизнь. Чуть ли не в тот же день Вельс и Фогель покинули Берлин, Гертц остался еще на несколько дней, и я с ним встретился еще один раз, у него на квартире (он жил тогда, помнится, в Далеме, в квартире кого-то из друзей).
Инициатором и в полном смысле этого слова подлинным автором этого парижского плана был Борис Суварин. Более или менее случайно узнавший от И. Г. Церетели о положении дела с вывозом берлинского Русского с. -д. архива, Суварин немедленно же предпринял ряд демаршей во французских кругах. Важнейшим результатом их было получение поддержки со стороны А. де Монзи, тогдашнего министра культуры, который имел решимость в нужные моменты действовать, не считаясь с некоторыми из бюрократических формальностей... Об этой роли А. де Монзи я узнал только позднее, уже в Париже. В Берлине же Б. К. Суварин написал мне тогда совсем коротко, предлагая вполне конкретный план: мы продаем собрания Русского с. -д. архива парижской Национальной библиотеке, которая берет на себя вывоз этого архива из Берлина; о цене сговоримся в Париже, но договор о продаже должен быть подписан
немедленно же и совершенно формально, т. к., только имея такой договор, Национальная библиотека сможет сделать нужные официальные шаги по обеспечению вывоза. Суварин прибавлял, что Национальная библиотека будет иметь полную поддержку французских властей, но подчеркивал крайнюю необходимость спешить...
В Берлине эту необходимость спешить я понимал, конечно, даже лучше, чем Суварин в Париже. Письмо последнего пришло вскоре после того, как я едва ли не был задержан гитлеровскими дружинниками с материалами Русского архива, и едва ли не накануне моей первой встречи с О. Вельсом и А. Фогелем: я хорошо помню, что мой первый ответ Суварину был послан до этой встречи и что немедленно же после нее я отправил вдогонку второе письмо Суварину, подчеркивая, что новые факты требуют особенного ускорения дела. Основным содержанием моего ответа было, конечно, полное согласие на предложение Сувари-на. Я просил только, если это возможно, ограничить продажу одной лишь библиотекой, не распространяя ее на собственно архивную часть собрания, но прибавлял, что это моя оговорка отнюдь не является ультимативным условием, что положение архива теперь является настолько критическим, что я согласен на все условия, лишь бы архив был вывезен, т. к. иначе он погибнет. В соответствии с этим я давал Суварину полномочия на все необходимые шаги. Должен добавить здесь же, что об архиве немецком я в этих письмах совершенно не упоминал, по соображениям элементарной осторожности.
Суварин действовал действительно очень быстро, эту возможность ему дала поддержка А. де Монзи, и через три или четыре дня меня вызвал по телефону человек, назвавший себя атташе при французском посольстве по делам культуры г. Вайтцем, который сообщил, что ему телефонировали из Парижа по делу о Русском архиве и поручили войти в сношения со мною. В тот же день мы с ним встретились. Помню, он меня расспрашивал, знаком ли я лично с де Монзи, который так настоятельно меня ему рекомендовал. Я до того времени не подозревал, что А. де Монзи в своем качестве министра культуры играет главную роль за кулисами этих переговоров, и так как с де Монзи лично я действительно не был знаком, то мог ответить только уклончиво указанием на существование у нас хороших общих знакомых. Во всяком случае, из разговора с г. Вайтцем выяснилось, что он имеет от министерства самые широкие полномочия действовать в деле вывоза в полном согласии со мною, имеет необходимые кредиты для оплаты всех расходов по упаковке и отправке Русского архива и т. д. Позднее я понял,
что он имеет и широкие связи среди немцев, работавших с гитлеровцами.
Помню еще одну подробность об этой первой встрече с г. Вайтцем: она состоялась 27 или 28 апреля, за день или два до моей второй встречи с О. Вельсом и другими представителями Форштанда. В немецких с. -д. кругах все были под впечатлением слухов, доходивших из кругов гитлеровцев, о занятии зданий с. -д. партии и профсоюзов, которое уже назначено или на первое мая, или на его канун. Об этих слухах я, конечно, не мог не сказать г. Вайтцу, выразив опасение, не опаздываем ли мы: за те два-три дня, которые оставалась до первого мая, вывезти архив, конечно, не было никакой возможности ... Мой новый знакомый меня успокоил, сказав, что эта опасность архиву пока не угрожает, и что я могу принимать все нужные меры, правда, проводя их так, чтобы они не особенно бросались в глаза сторонним наблюдателям.
С этими настроениями я шел в субботу, 29 апреля, на второе мое свидание с О. Вельсом и др. членами Форштанда -- и дал им обещание сделать все возможное для обеспечения вывоза и немецкого партийного архива.
Дни вокруг первого мая прошли в большой тревоге. В назначенный день здание профсоюзов действительно было занято гитлеровцами, занятие здания Форштанда почему-то было отложено. Но группы дежурных гитлеровских дружинников были удалены ото всех входов и выходов в оба эти здания, вернее, в оба комплекса зданий, смыкавшихся дворами. Тем резче бросалось в глаза различие: здания профсоюзов были переполнены людьми, конечно, новыми хозяевами, которые явно устраивались на новоселье, в то время как здания партии стояли почти совсем безлюдными. Большая часть служащих уже получила расчет, из остальных почти никто не приходил, предпочитая по домам выжидать развития событий, многие поуезжали из Берлина, и огромные апартаменты Форштанда, отдела просветительной работы, отдела молодежи и др., стояли совершенно пустыми, никого не было и в редакциях ... Как-то раз в эти дни, в самом конце первой майской недели, мне вздумалось обойти знакомые здания: нигде никого. Даже вахтеров и лифтеров не было на их обычных постах ... Только в немецком архиве старик Хин-рихсен оставался на своем посту: старый член партии, помнивший еще времена исключительных законов, он до конца оставался на своем посту заведующего партийным архивом и был едва ли не единственным во всем здании Форштанда, кого нашли гитлеровцы, когда 11 мая пришли занимать помещение...