Еврейские персонажи отнюдь не сводятся к положительным или отрицательным стереотипам. Среди них есть, разумеется, злодеи, но ведь все персонажи Луки - евреи начиная с самого Иисуса. Апостолы и первые христиане вступают с евреями в настойчивый, но уважительный диалог: «испытывают» и «пытаются убедить» на основании Писания уверовать в Благую весть. И лишь когда евреи с презрением отвергают проповедников или даже прибегают к насилию, апостолы произносят над ними приговор отлучения.
Во многих аспектах точка зрения Луки совпадает с позицией Павла[28]; он даже с большей убежденностью отстаивает преемственность Израиля и Церкви и словно не замечает уже возникших напряжений и даже разрывов в этой преемственности, которые так беспокоят Павла. Решительно расходясь с Павлом, Лука полностью включает историю спасения в историю Церкви.
У евангелиста не обнаруживается диалектического напряжения Рим 9-11 и даже мысли, что и неверующие евреи все еще каким-то образом остаются «возлюбленными ради отцов их». Нет здесь и надежды на окончательное спасение всего Израиля, убежденности, что, поскольку Бог соблюдает завет, еврейский народ как целое должен в конце концов войти в истину Евангелия; нет ощущения - и это, пожалуй, наиболее принципиальный момент, - что народ синагоги сохраняет свое значение и рядом с христианами в качестве народа, притязающего на особое расположение Бога. Непринятие Евангелия именно этим народом порождает мучительную проблему теодицеи. Лука воспринимает события проще, линейно: Бог в Иисусе подтвердил и осуществил обещание, данное Израилю, предоставил народу альтернативу: либо покаяться и уверовать, либо остаться глухим к Слову. Кто предпочтет второе, будет «полностью искоренен из народа». Выбор однозначный: или-или. Ни разу в Деяниях Лука не высказывает сожаления о тех, кто отвратился от Слова. Одна лишь поразительная сцена - Иисус, плачущий о судьбе Иерусалима (Лк 19:4144), - кажется отголоском горестных причитаний Павла об участи своего народа.
(В) Матфей: «кровь Его на нас и детях наших». У Матфея складывается своеобразная комбинация пламенного утверждения Закона и столь же яростного отвержения иудаизма, особенно религиозных вождей еврейской общины. Хотя о Евангелии от Матфея часто отзываются как о наиболее еврейском из всех четырех[29], в нем обнаруживаются явные приметы обостренного конфликта между Церковью и синагогой. Негодование прорывается гневным обличением «книжников и фарисеев» в Мф 23, где мы обнаруживаем целый блок антиеврейских высказываний, составляющих материал исключительно этого автора. Ряд намеков указывает, что Матфей не видел для еврейского народа возможность оправдаться: эти люди не прошли окончательного испытания, упустили свой шанс откликнуться на мессианский призыв, и дверь перед ними закрыта раз и навсегда (ср. Мф 25:10).
Как понять тот полемический задор, с каким Матфей обрушивается на иудаизм? Напрашивается гипотеза: в Евангелии от Матфея перед нами предстает классический пример того «соперничества между детьми», о котором мы уже говорили выше. Этот основополагающий документ стремится закрепить за общиной последователей Иисуса исключительное право на еврейское Писание и еврейскую традицию, вступая при этом в конкурентную борьбу с аналогичными притязаниями фарисеев. Иисус у Матфея становится единственным истинным и авторитетным истолкователем Торы. Противиться Ему (и Его ученикам) могут лишь лицемеры и «слепые вожди» (23:24).
Примечательное утверждение Мф 5:17-20 - дескать, Иисус пришел не отменить Закон и пророков, но исполнить их - следует читать в контексте разыгравшейся на исходе I века борьбы за «наследие Израиля». Первые иудеохристиане подвергались нападкам своих соплеменников за нестрогое соблюдение Закона. В Нагорную проповедь Матфей вставляет программное заявление, решительно отвергая подобные упреки:
Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все. Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших[30] и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном. Ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное (5:17-20, выделено мной - Р.Х.).
[28]
Этот тезис Крэг Хилл убедительно отстаивает в «А Future for the Historical Israeclass="underline" A Link between Pauline and Lukan Eschatology» (доклад, представленный на секции Посланий Павла на ежегодном собрании Общества Библейской Литературы в Вашингтоне, ноябрь 1993).
[29]
Лично мне это наблюдение не кажется точным и что-либо проясняющим. Все четыре Евангелия - еврейские произведения, хотя и отражают различные аспекты иудаизма I века. Называть труд Матфея «наиболее еврейским» возможно постольку, поскольку он ближе всего по тону и содержанию фарисейско-раввинистическому иудаизму. Однако, как я уже отмечал, иудаизм I века нельзя полностью отождествлять с традициями, позднее вошедшими в Мишны.
[30]
Здесь уместно провести экзегезу с целью доказать, что под «сими заповедями» подразумеваются отнюдь не Десять заповедей Моисея, а те, о которых Иисус говорит ниже: обратите внимание на конец Нагорной проповеди (7:21-27), где окончательную эсхатологическую проверку выдержит послушный «сим словам Моим».