оих оппонентов. В пылу сражения упустили из виду тот факт, что государство должно отмереть как инструмент подавления и полицейских мер. И справедливости ради надо сказать, что факт расширения функций государства не доказывает неудачи социализма, а свидетельствует о сохранении и, более того, усилении его полицейских функций. Однако мы слишком хорошо знаем, что полицейские меры достигли своего максимального развития там, где произошло полное уничтожение частной собственности -- этот очевидный факт опровергает социалистическое учение. Совершенно ясно, что ликвидация частной собственности не покончила с антагонизмами и не привела к возникновению духа солидарности, что позволило бы обществу отказаться от полицейских мер. Так же ясно и то, что существующее чувство солидарности, похоже, во многом основано на недоверии и ненависти к другому обществу или к другим частям общества. Коллективистское государство во всем видит агрессивные происки иностранных государств, иногда даже приписывая их другим коллективистским государствам. Или, если процесс социализации в стране полностью не завершен, борьба идет против злобных представителей капитала, связанных с иностранными государствами. Итак, такая солидарность не является, как это первоначально замышлялось, солидарностью любви, это скорее солидарность борьбы, что явно противоречит основному устремлению социализма: "Плод же правды в мире сеется у тех, которые хранят мир" [Послание Иакова 3:18]. И все же не от всего в социалистическом идеале стоит отказываться. Мы действительно стремимся к чему-то большему, чем просто общество добрых соседей, которые не переставляют тайком межевые знаки, возвращают владельцу отбившуюся от стада овцу и не жаждут завладеть ослом соседа. И в самом деле, не стоит называть утопическим сообщество, основанное не на экономической независимости, а на братском распределении общественного продукта, общество, вдохновляемое искренним убеждением, что все люди -члены одной семьи. Внутреннее противоречие социализма Такое сообщество существует. Оно существует на протяжении веков, и мы можем наблюдать его сегодня в любой монашеской общине. Но следует заметить, что монастыри являются городами братской любви потому, что они изначально были созданы любовью к Богу. Там нет проблемы раздела материальных благ потому, что они с презрением отвергаются. Члены этого сообщества не стремятся обогатиться за счет других, но они и вообще не стремятся к обогащению. Их устремления направлены не на раздел материальных благ, которые всегда ограничены, а на Бога, который бесконечен. Короче говоря, они настолько едины не потому, что образуют социальное общество, а потому, что они -- часть сообщества мистического. Социализм стремится воспроизвести это единство, но без той веры, которая его порождает. Он стремится воссоздать братское распределение, но без презрения к мирским благам, без отрицания их значимости. Социализм не считает, что процесс потребления является несущественным и должен быть сведен к минимуму. Напротив, ему присуще фундаментальное убеждение современного общества, что необходимо получать все больше материальных благ в процессе покорения природы, а этот процесс, в свою очередь, считается самой благородной деятельностью человека. Социалистический идеал возникает в развитом экономическом обществе, и перенимает черты такого общества: благоговение перед предметами потребления, поощрение материальных потребностей и преклонение перед технократическим империализмом. Этическая привлекательность социализма состоит в том, что он не прибегает к постоянному использованию таких факторов, как личный интерес, стремление к материальным ценностям и эгоизм, играющих важную роль в экономической системе, которой социализм собирается прийти на смену. Но, поскольку социализм унаследовал от этого общества погоню за все возрастающим потреблением, он превратился в неоднородную систему, разрываемую внутренним противоречием. Если "больше товаров" -- это цель, к которой стремится общество, то почему для индивида эта цель должна быть презренной? Социализм страдает от двойственности в своем определении ценностей: если обогащение есть благо для общества, то почему оно не является благом для индивида? Если общество стремится к этому, то почему индивид не должен этого делать? Если страсть к обогащению губительна для индивида, то почему она благотворна для общества? Здесь даже на первый взгляд заметна непоследовательность, которая, по сути, является вопиющим противоречием. Далее, если главной целью общества является покорение природы и наслаждение ее дарами, не логично ли будет предположить, что эта цель должна определять и характерные черты такого общества? Разве общество формируется не в соответствии со своим главным устремлением, со своей конечной целью? Разве не вероятно, что многие непривлекательные черты общества внутренне связаны с его основной целью? И, может быть, их непривлекательность вызвана характером этой цели, так что, если на основе той же цели будет создано любое другое общество, в нем проявятся все те же черты, хотя возможно и в другом обличье. Можно провести аналогию между обществом, ориентированным на производство товаров и военным сообществом. То, что предназначено для войны, должно структурно соответствовать военным целям. Многие черты, присущие армейскому или военному сообществу, неприемлемы с точки зрения "хорошего общества". Но, пока целью является победа, военная иерархия и дисциплина необходимы, хотя, конечно, и могут функционировать с некоторыми поправками. Аналогично можно провести связь между структурой производительного общества и его целью. Очень многое подтверждает точку зрения, что лучшие устремления социализма были обречены, когда он принял главную цель современного общества, -- как это и предвидел Руссо. Померк социалистический идеал -- благородное этическое стремление к обществу, лишенному противоречий и превращенному в город братской любви. Меры, которые, как казалось, должны были привести к достижению этой цели, все еще провозглашаются, но осуществить их не удается. Теперь сами эти меры все усиленнее выдают за цели, или за средства построения, но уже не того "хорошего общества", которое виделось раньше, а общества, в котором целью постепенно становятся прежние средства ее достижения. Социализм как доктрина дезинтегрируется, и теперь составные части этого прежде стройного учения развиваются практически автономно и в целях, отличных от первоначального социалистического идеала. Сорель и Парето порадовались бы этому как наглядной иллюстрации к их теориям мифов. Перераспределение и позор бедности В настоящее время идеал честного вознаграждения и братской любви уступил место идеалу равного потребления. Он основан на двух убеждениях: первое, что необходимо избавиться от бедности и поэтому излишки одних членов общества должны быть пожертвованы на насущные потребности других, и второе, что неравенство средств у различных членов общества плохо само по себе и должно быть более или менее радикально устранено. Эти два убеждения логически не связаны. Первое основано непосредственно на христианской идее о братстве. Человек должен печься о ближних своих, он должен поступать как добрый самаритянин, его моральный долг -- помогать несчастным. Этот долг, в основном, хотя и не полностью, ложится на преуспевающих. [Требования Христа к богатым чрезвычайно строги. Необходимо отметить, что, когда он требует от богатого молодого человека все "раздать бедным", он не призывает бедных самим заняться распределением его богатств посредством налогов. Тогда как моральная значимость первого процесса очевидна, со вторым дело обстоит не так.] С другой стороны, нет очевидных доводов в пользу распространенного мнения, что справедливость предполагает равенство материальных условий. Справедливость означает соответствие. С точки зрения индивидуалиста, справедливость требует, чтобы личное вознаграждение было пропорционально индивидуальным усилиям, а с точки зрения социалиста, справедливость требует, чтобы личное вознаграждение было пропорционально получаемым обществом услугам. [Социалист, который имеется в виду здесь -- это не утопический социалист, озабоченный в основном установлением братства между людьми, а "органический" социалист, рассуждающий в терминах общества в целом.] Таким образом, логично будет отрицать как справедливый характер современного общества, так и утверждение, что путь к справедливости идет через равное распределение доходов. Сегодня, однако, стали называть "справедливым" все, что с эмоциональной точки зрения представляется желательным. Бедственное положение рабочего класса совершенно обоснованно привлекло к себе в XIX веке общественное внимание. Пренебрежительное отношение к человеческим потребностям рабочих вызывало возмущение. И тогда к отношениям между потребностями и ресурсами применили идею пропорциональности. Казалось несправедливым, как то, что одни имеют меньше прожиточного минимума, так и то, что другие получают гораздо больше. В ранней стадии развития теории перераспределения определяющим было первое чувство. Второе почти полностью стало преобладать на более позднем этапе. [В самом деле, существуют сторонники перераспределения, которых больше бы устроило урезывание доходов для их выравнивания, чем всеобщее повышение доходов при условии сохранения существующего неравенства.] На ранних стадиях развития теории перераспределения социалисты относились к ней с некоторым презрением: эта политика была в их глазах простым подкупом рабочего класса, попыткой увести его от высших целей социализма. Однако уже тогда были разбужены глубокие чувства. Людям трудно себе представить подавление частной собственности, того, чем все хотели бы обладать; но для человека естественно сравнивать свои условия жизни с условиями жизни других. Бедные с легкостью могут себе представить, на что бы они истратили богатство других, а богатые, если они однажды осознают положение бедных, начнут испытывать некоторые угрызения совести от своей роскоши. Во все времена были немногие избранные, которым внезапно открывался ужас бедности. Они начинали стыдиться собственной расточительности, раздавали свои богатства и смешивались с беднотой. Все известные такого рода случаи были связаны с религиозным опытом. Человек обращался к Богу, открыв для себя бедность, либо к бедным, открыв для себя Бога. В любом случае такая связь с Богом существовала и всегда подразумевала отказ от богатства как от зла. Однако в нашем веке чувство совсем иного рода овладело умами не только отдельных представителей, а практически всех членов ведущих классов. Общество, неумеренно гордящееся своим все возрастающим богатством, осознало, что среди изобилия бедность продолжает оставаться обычным явлением. Такое положение вызвало ряд действий, направленных на повышение жизненного уровня бедных. Если раньше открытие факта существования бедности и уверенность в невозможности ее искоренения приводили к протесту против богатых, то теперь глубоко укоренившееся почитание земных благ и осознание их могущества вызвали яростную атаку на бедность как таковую. Раньше богатство было позором перед лицом бедности, теперь бедность стала позором в глазах богатства. [Сравните современные заявления (см. у Бернарда Шоу "Я ненавижу бедных") с прежним отождествлением бедности со святостью.] Для среднего класса, задающего темп общественного развития и глубоко преданного идее прогресса, существование бедности было не только эмоционально, но и интеллектуально раздражающим фактором, так же, как существование зла для примитивного деиста. Искоренение нищеты должно было наглядно продемонстрировать возрастающую добродетельность цивилизации и возрастающее могущество человека. Таким образом, чувство милосердия и чувство гордости шли рука об руку. Подчеркивая роль гордости, мы не хотим преуменьшить значение милосердия. Бесспорно, в некоторые исторические моменты человеческие сердца внезапно смягчаются и происходят события подобного рода. Так, развитию теории перераспределения во многом способствовали эмоции. Как эти эмоции возникли в определенный исторический момент -- вопрос для историков, не относящийся прямо к нашей теме. Отождествление понятий: помощь и подъем жизненного уровня рабочего класса Следует, однако, отметить, что перераспределение кажется чем-то новым только в сравнении с прежней политикой и в связи с тем, что его начинает осуществлять государство. Само понятие общества предполагает заботу о тех, кто нуждается. Этот принцип справедлив для каждой семьи и для любого небольшого сообщества и фактически перестал осуществляться только несколько поколений назад из-за разрушения маль1х сообществ в ходе промышленной революции. Это привело к изоляции индивида, а новый "хозяин", которого он получил, не считал себя связанным с ним такими же узами, как "лорд" в прошлом. Характерно, что пиршества землевладельцев были праздниками для всех, тогда как потребление богатых новой эпохи -- крайне эгоистично. Более того, почти нет необходимости напоминать о том, что церковь во времена, когда она получала щедрые дары от власть имущих и богатых, была крупным центром перераспределения. Между этими старыми обычаями и эпохой общества благосостояния простираются "тяжелые времена", когда человек оставался наедине со своей нуждой. Нельзя сказать, что люди того времени были бесчувственными: они пылали состраданием к рабам и угнетенным народам, негодовали по поводу "болгарских зверств". Хочется сделать вывод, что человеческие симпатии получают в разные времена разные направления и бывают в чем-то ограничены в каждый конкретный момент. Однако забота о наименее благополучных, несомненно, не отсутствовала никогда, как об этом свидетельствуют Мальтус, Сисмонди и многие другие. В двадцатом веке никто не сделал более убедительного заявления о неправильности распределения, чем Джон Стюарт Милль. ["Поэтому если бы был выбор между коммунизмом со всеми его возможностями и настоящим (1852) состоянием общества со всеми его страданиями и несправедливостями; если институт частной собственности с необходимостью влечет за собой то обстоятельство, что продукт труда распределяется так, как мы сейчас это видим, -- в отношении почти обратном вложенному труду: наибольшая доля тому, кто вообще никогда не работал, следующая по величине доля тому, кто трудится чисто номинально, и так далее по нисходящей -- вознаграждение падает по мере увеличения тяжести работы, пока не доходит до того, что самый тяжелый и истощающий труд не всегда может обеспечить даже самое необходимое для жизни, -- если бы был выбор между таким положением и коммунизмом, то все большие и малые трудности коммунизма были бы пылинкой на весах." Mill, Principles of Political Economy, II, I, par. 3.] Однако считалось, что жизненный уровень "народа" будет повышаться по мере удешевления товаров, многообещающим примером чего служило удешевление соли и пряностей. ["Существуют некоторые товары, цены на которые в настоящее время очень низки даже для беднейших классов, например, соль, а также многие виды пряностей и дешевые лекарства. Сомнительно, что какое-либо снижение цен вызовет значительное повышение их потребления" Marshall, Principles, III, iv, 3. Эти товары были когда-то предметами роскоши, поэтому была не лишена оснований надежда на то, что и другие товары перейдут из категории тех, чье потребление эластично, в группу товаров с неэластичным потреблением, в группу тех товаров, которые достаточно дешевы, и поэтому снижение цены не вызывает значительного увеличения их потребления. Маршалл приводит пример сахара, который раньше входил в группу товаров с эластичным потреблением: "Не так давно сахар входил в эту группу товаров, но его цена в Англии упала настолько, что он относительно дешев даже для рабочего класса, и поэтому спрос на него неэластичен."] Удешевление капитала также должно было улучшить относительное положение рабочего. И, как свидетельствует американский опыт, вера в преимущества конкурентной экономики для "простого человека" была не лишена оснований. Но, возможно, здесь смешались два разных представления: первое, что изменение производительных сил более всего повлияет на положение "среднего" рабочего, и второе, что нет необходимости заботиться о неудачниках в "арьергарде". Такова инерция общественной мысли: пока упор делался на подъеме "среднего" уровня при помощи рыночных мер, не было желания заниматься обездоленными неудачниками (ср. отношение Американской Федерации Труда в первые годы Великой Депрессии); но, когда центром внимания стал арьергард, стало ясно, что положение средних слоев тоже надо улучшать при помощи политических мер. Помощь бедным, бесспорно, является долгом общества. Разрушение отношений добрососедства, исчезновение благотворительности со стороны аристократии, обнищание церкви привели к тому, что из-за отсутствия другого способного на это социального института эту функцию взяло на себя государство. Тем не менее, не очевидно, что политика перераспределения является лучшим средством для повышения "средних" доходов рабочих, эффективна ли она и не вступает ли в противоречие с другими законными целями общества. Проведенное выше различие довольно сложно для понимания. На практике эти две вещи смешиваются, и не всегда ясно, для какой цели работает огромный социальный механизм, запущенный в наше время, -- мы не всегда в состоянии понять это нами же созданное устройство. Когда сильно нуждающийся человек обеспечивается средствами к существованию через социальные программы, -будь это минимальное пособие по безработице или элементарная медицинская помощь, за которую он не смог бы сам заплатить, -- налицо простейшее проявление солидарности. И это не имеет отношения к перераспределению в том смысле, как мы его здесь понимаем. К перераспределению относится все, что освобождает индивида от тех затрат из собственного кармана, которые он мог бы сделать и сделал бы сам, все, что высвобождает часть его дохода, тем самым повышая этот доход. Семья, которая купила бы столько же продуктов по обычным ценам, но тратит намного меньше денег, покупая их по льготным ценам, человек все равно обратившийся бы к врачу, но получивший те же медицинские услуги бесплатно, ощущают, что их доходы возросли. Именно это мы и хотим обсудить. Как мы знаем, это касается не только бедных. В некоторых странах, особенно в Англии, все доходы повышаются, таким образом, и из большинства доходов производятся вычеты, чтобы финансировать это повышение. Влияние этих огромных удержаний и перераспределения на доходы -- очень сложный вопрос, и мы не готовы сейчас его обсуждать. Это намного сложнее, чем простое перераспределение от богатых к бедным. И все же оно в огромной степени поддерживается верой в справедливость перераспределения от богатых к бедным и в то, что в этом и состоит сущность всего процесса. На этом основном мотивационном убеждении мы бы и хотели остановиться подробнее. Неприлично высокий и неприлично низкий уровни жизни Рассмотрим перераспределение в его чистом виде, т. е. как изъятие части высоких доходов с целью повышения низких. Такая политика поддерживается определенным общественным отношением, и мы попытаемся выявить его некоторые ценностные критерии. Побуждение к перераспределению тесно связано с чувством стыда: позор, что так много людей должны жить в жестокой нужде, и не меньший позор, что многие ведут неподобающе богатый образ жизни, который кажется нескромным и даже неприличным. Таким образом, стремление к перераспределению в определенной мере связано с представлением о некотором минимальном уровне, ниже которого никто не должен опускаться. Высокие доходы также вызывают ощущение неприличия. Нам кажется, что образ жизни верхушки общества -- это бессмысленная трата богатств, которые могли бы обеспечить более насущные нужды. Это, если угодно, осуждение с помощью сравнения. Более того, существует определенный "образ жизни богачей", который, видимо, вызывает абсолютное осуждение. Расходы на ночные клубы, казино, скачки и т. д. никогда не воспринимаются нами с одобрением. Эти две оценки обычно сливаются в одно чувство, смысл которого можно выразить словами "хлеб вместо икры". Мы выступаем против пиршеств с икрой, когда другим недостает хлеба, и мы против пиршеств с икрой в принципе. Поэтому, когда присутствуют оба этих чувства -- относительное осуждение и абсолютное осуждение -- не остается сомнений в том, что перераспределение излишков является желательным. [Мысль о том, что более высокие доходы могут быть незаслуженными (см. цитату из Миля, приведенную выше), также жива. Это, конечно, связано с вышеупомянутым принципом справедливого вознаграждения. Но нам не надо принимать ее во внимание здесь, поскольку она мало используется в политике перераспределения. Разница в подходе к заработанным и не заработанным доходам мала. Также не делается никакого различия в отношении к средствам получения дохода: творцу позволено не больше, чем тому, чья деятельность является чисто механическим повтором, или даже тому, чьи доходы являются результатом монополии.] Именно примеры таких "пустых" трат первыми приходят на ум тем, кто задумывается о перераспределении. Разумеется, представления о надлежащем уровне потребления, которые мы назвали "абсолютными", на самом деле зависят от состояния общества в определенное время. Они фактически являются субъективными оценками правящего класса -- в наше время это средний класс. Уровни потребления, которые он считает достаточным минимумом и приемлемым максимумом, являются отражением его вкусов. Это класс, который формирует общественное мнение и определяет общественные стандарты относительно того, что является неприлично низким и неприлично высоким жизненным уровнем. [Хорошо известно, что "народ" менее критично относится к высшему обществу, чем к буржуазии. Когда представитель высшего класса имеет дополнительный общественный вес, как в случае аристократии или кинозвезд, "народ" проявляет большую терпимость.] Нижний уровень и потолок: интеллектуальная и финансовая гармония Теперь нам потребуется ввести некоторые термины. Мы будем называть нижним уровнем дохода минимально необходимый доход и потолком дохода -максимальный уровень дохода, который считается желательным. Будем считать, что нижний уровень и потолок доходов находятся в "интеллектуальной гармонии", если человек или группа людей считают их величины приемлемыми. Далее, нижний уровень и потолок доходов находятся в состоянии "финансовой гармонии", если существует достаточный излишек, который можно изъять из доходов, превышающих потолок, и возместить недостаток доходов меньше нижнего уровня. Таким образом, если а -- нижний уровень дохода и существует количество доходов ниже этого уровня, равное А, которым не хватает до Аа суммы, равной L, то потолок доходов h находится в финансовой гармонии с нижним уровнем а, если доходы класса Н (людей, чьи доходы превышают потолок h) больше или равны Hh + L. С другой стороны, если а и h -- значения интеллектуально гармонирующих потолка и нижнего уровня доходов, и доходы Н людей, получающих больше, чем А, составляют Hh + S и S меньше L, тогда а и А не находятся в финансовой гармонии. Стремление к перераспределению является стихийным чувством. Его наиболее наивным формам свойственно убеждение, что интеллектуально гармонирующие нижний уровень и потолок доходов одновременно должны быть и финансово гармоничными. Это положение, как и многие другие эмпирические идеи людей, является ошибочным. Чрезвычайно интересно спрашивать представителей западной интеллигенции, незнакомых со статистикой доходов, о том, каковы, по их мнению, приемлемые значения нижнего уровня и потолка доходов. Они всегда называют значения а и h намного выше тех, которые требуются для достижения финансовой гармонии. Излишек S всегда оказывается слишком мал, чтобы покрыть дефицит L. Эта ошибка вызвана недостаточным знанием статистики распределения доходов. Любой статистический источник подтвердит, что большой процент общей суммы личных доходов приходится на небольшой процент получателей. Такая статистика получила развитие в США во времена Нового курса. Эти же статистические методы можно применить к распределению британских доходов, и здесь картина получится не менее впечатляющая. Рассматривая доходы до уплаты налогов, мы видим, что 3, 14% получателей доходов имеют 19,4% от общей суммы личных доходов; 5,16% имеют 24,5% всех доходов; и, наконец, 12% получателей доходов имеют 36,3% общей суммы доходов. Казалось бы, такое соотношение доходов дает огромные возможности для их перераспределения. Но здесь следует подчеркнуть и то, что в нашу первую группу входят люди с доходами выше 1000 фунтов, во вторую -- с доходами свыше 750 фунтов и в третью -- люди, чьи доходы превышают 500 фунтов (до уплаты налогов). [Многие из тех, кто осуждает непропорциональную долю "верхушки", находятся в счастливом неведении относительно того, что сами принадлежат к этой группе.] Маловероятно, что многие назовут такой низкий потолок до уплаты налогов как 1000 фунтов приемлемым21, таким образом определяя максимальный чистый доход для одного человека до 700 фунтов 15 шиллингов, а для семьи с тремя детьми -- до 813 фунтов 5 шиллингов. Так, максимальный чистый доход (после уплаты налогов) составит: