«У того, кто установился в трезвении, чистое сердце соделывается мысленным небом, со своим солнцем, луною и звездами, бывает вместилищем невместимого Бога по таинственному видению и восторжению ума» 28.
Это место из Добротолюбия, само выраженное в форме образа, показывает значение небесных образов в сердце: через них ум «восторгается», т. е. возводится ввысь, сублимируется.
Настойчивое отстранение «помыслов» и витающего воображения касается, однако, не только «худых помыслов» и «срамного воображения»; оно может иметь и другой, более широкий смысл, может захватывать и «добрые помыслы». Оно означает то опустошение сознания, которое существенно необходимо для предельной силы внушения, производимого единым образом, нераздельно царящим в душе. Это опустошение сознания, «безмолвие ума», «безмолвие сердца», исихия 29 столь же хорошо знакомы мистикам всех времен, сколь подтверждены в своей действенности современной теорией внушения.
«Будем блюсти сердце свое от помыслов, потемняющих душевное зеркало, в коем надлежит печатлеться и светописаться одному Иисусу Христу» 30.
Значит, Иисусу Христу надлежит в нашем сердце вообразиться, и другие «образы» могут этому мешать. Отстранение этих образов отнюдь не значит устранения воображения, а, напротив, означает концентрацию воображения на едином божественном образе, воистину «апофеоз» воображения!
Вся практика «молитвы Иисусовой», так прекрасно описанная в знаменитых «Рассказах Странника» 31, представляет собою систематически производимое внушение, т. е. обработку подсознания при помощи воображения. Образ Христа проникает в подсознание и расцветает в сознании, захватывая всю душу. «Молитва Иисусова, — говорит странник, — творится устами, умом и сердцем, при воображении всегдашнего Его присутствия» (Рассказ 1). Симеон Новый Богослов, обучая умной молитве, говорит: «Воображением смотри внутрь сердца». Существует, таким образом, воображение, которое не есть «прелесть», ибо Христос должен в нас «вообразиться».
Православное недоверие к католической медитации, построенной преимущественно на воображении, отнюдь не имеет права отрицать воображения вообще. Но оно может возражать против таких образов, которые, с его точки зрения, представляют «пре
72
лесть». Прелесть есть неудача в сублимации, введение таких образов, которые не сублимируют, а «профанируют». И таких неудач можно действительно найти множество в католической аскетике и мистике. Schjelderup приводит бесчисленные примеры в своем Asketismus. Нельзя, однако, отрицать наличности удачных сублимаций, и они выполнены не иначе как при помощи воображения.
Последовательное отрицание воображения было бы отрицанием всякого «образа Божия», отрицанием икон, иконоборчеством 32, отрицанием всякого религиозного искусства и в конце концов всякой литургики. Вся литургика воображает и воплощает в образах божественную мистерию.
13. ОБРАЗ НЕИЗОБРАЗИМОГО
Ценность воображения и образа отнюдь не может быть подо–рвана указанием на то, что высшее, таинственное, непостижимое, Абсолютное — невыразимо в образе, «неизобразимо». В этом как раз и состоял центральный довод иконоборцев: Бог неизобразим. В иконоборчестве классически выражен метод еретического мышления: рассудочного, недиалектического, непонимающего принципа единства противоположностей. Рассудочно утверждается тезис: Бог неизобразим; и отрывается, отбрасывается антитезис: Бог имеет образ (иначе как мог бы быть создан человек «по образу и подобию»? 33). Он воображается и воплощается. Рассудочно отрывается тезис негативной теологии, который имеет смысл только в единстве с антитезисом позитивной теологии, ибо если бы Бог был абсолютно немыслим, непознаваем и неминуем, то для нас не было бы никакого Бога и никакой религии *. Православная точка зрения всегда труднее, таинственнее и полнее еретической, ибо она содержит в себе полноту противоположных утверждений, напр. Бог невидим («Бога никтоже виде нигдеже») и Бог видим («видевший Меня видел Отца»36); Бог неименуем и несказанен — и Бог имеет имя… Дионисий Ареопагит и вообще вся мистика развертывает длинные ряды подобных антиномических утверждений, непосредственно созерцаемых мистиком, как верное выражение таинственной сущности, им переживаемой. Защитник иконопочитания Феодор Студит ясно становится
на эту мистическую и ортодоксально–церковную точку зрения единства противоположностей: во Христе, говорит он, «совершилось соединение несоединимого — неописуемого с описуемым, неограниченного с ограниченным, бесконечного с конечным, не имеющего образа с имеющим наружный образ» **.
* По тому же методу рассудочного отрыва одной стороны в двуединстве «нераздельно и неслиянно» связанных противоположностей построены классические образцы ересей — арианства, монофизитства и монофелитства 34. Ереси никогда не поднимаются до принципа coincidentiae oppositorum 35, а потому не мистичны.
** Творения (рус. пер.). Спб, 1907. I. 120—121.
73
Антиномия мистического «образа», конечно, не могла укрыться от Дионисия Ареопагита при его глубоком понимании антитетики. Он говорит: «Поистине видимые иконы суть видимое невидимого». Иоанн Дамаскин, цитирующий эти слова, дает сам такую формулировку: «Всякий образ есть откровение и показание скрытого» (Слово 3) *.
Образ и воображение нисколько не боится того, что ему приходится изображать невидимое, скрытое, неизобразимое; напротив, воображение этим именно более всего вдохновляется: оно более всего устремляется туда, где есть жуткое, таинственное, сокрытое. Можно сказать, что воображение есть по существу своему стремление изобразить неизобразимое, дать видимость невидимого. Таково прежде всего настоящее искусство. Портрет есть изображение того в человеке, что не имеет образа.
Даже познание есть всегда познание непознаваемого, и это «непознаваемое» все категории и формы познания содержат в себе, несут в себе, на него указывают, его прежде всего «имеют в виду». Важно только понять, что воображение обгоняет мысль и познание в изображении неизобразимого. Еще возможен образ, символ, миф — там, где понятие отказывает. Это хорошо понимали Платон и Плотин; это понимали все мистики. Образы и статуи богов — это то последнее, что мы встречаем перед тем, как проникнуть в святая святых (Плотин). Символический образ есть последняя стрела Эроса, направленная в таинственное сердце бытия. Только она еще остается, когда истрачены все стрелы ума.
VI СУБЛИМАЦИЯ И ВНУШЕНИЕ
1. НОВЕЙШАЯ ТЕОРИЯ ВНУШЕНИЯ **
Как совершается преображение личности при помощи воображения — мы можем видеть на явлении «внушения». Этот феномен, искони существовавший в человеческой душе, только теперь осознается психологической наукой. Внушение совсем не совпадает с «гипнозом», оно объемлет бесконечно более широкий круг явлений, среди которых «гипноз» является лишь частным и исключительным случаем.
Сублимация подсознательного эроса при помощи воображения есть внушение: идея–образ бросается в подсознание и там, в этой подпочве душевной жизни, невидимо живет и растет под порогом сознания, питаясь аффектами и преобразуя их, и затем
* Цитировано у о. Сергия Булгакова «Догмат иконопочитания». YMCA Press, Paris. Он показывает огромное догматическое значение спора об иконопочитании и возводит этот спор к высшим религиозным антиномиям.
** Ch. Baudouin. Suggestion… Op. cit. Dr. Lestchinsky et Loiri?. L'Autosuggestion… Op cit.