Правда, даже находясь в крайне возбужденном состоянии, Александр тем не менее признавался: «…не знаю, способен ли я буду, когда дойдет до дела, унижаться, красть и т. д.»[3]. Петр Кропоткин в своем ответном письме прямо связывает личную нравственность человека с обществом и отмечает, что общество пойдет назад в своем развитии, если в нем соблюдение нравственных требований будет необязательно[4]. В переписке братьев, особенно в тех письмах, где они обсуждают проблемы нравственности и нравственного долга, прослеживается еще одна чрезвычайно важная тема: постановка проблемы о природе нравственности — проблемы, разрешению которой П. А. Кропоткин посвятил свою последнюю работу «Этика». В весьма отвлеченной, обшей форме эта проблема обнаруживается в рассуждениях об исторической обусловленности нравственных требований, об их обязательном и необязательном характере и скорее в связи с личными поисками смысла жизни и нравственной ответственности перед обществом и народом.
Пожалуй, наиболее четко эту проблему поставил Александр в своем письме от 15 марта 1862 года. Вот что он написал брату: «Нравственность, т. е. ощущение в себе идеала человеческого достоинства, стремление жить, сообразуясь с его велениями, мучения при безнравственном поступке — все это общее, неотвязное свойство человеческой природы. Недавно я даже у Катрфажа нашел подтверждение этой мысли, хотя и не согласен с его взглядом вообще на человека. А Гоголь вот что говорит, привожу как пояснение; я недавно заметил это место в «Тарасе Бульбе»: «…но… у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже… есть и у того, братцы, крупица нравственного чувства (у Гоголя — «русского». — Ю. Г.); и проснется он когда-нибудь, и… схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело».
Да, — это так. Но объяснить это явление не берусь. Отчего в человеке нравственность? Отчего она — неотвязное свойство всех людей?
Если и существуют у меня гадательные и необдуманные ответы на эти вопросы, то я не хочу их высказывать»[5].
Вероятно, при личных встречах среди прочих тем они обсуждали и эту тему, и выводы, которые из нее следовали. Во всяком случае, если нравственность присуща природе человека, то почему в обществе так часто встречаются безнравственные поступки, почему само общество в лице его институтов и законов поддерживает вопиющую безнравственность и что необходимо сделать, чтобы привести общество в соответствие с нравственной природой человека? О том, что такие вопросы уже ставились П. А. Кропоткиным, говорит его письмо к брату от 18 февраля 1862 года, где он, как бы извиняясь за свой отъезд в Сибирь, пишет, что «по первым симптомам — можно прискакать…». Расшифровывая эти «симптомы», он приводит следующие строки стихотворения:
Служба в Сибири многое дала П. А. Кропоткину и для понимания жизни народа, и для осознания реакционной сущности самодержавия. После восстания польских каторжан в 1866 году Петр и Александр расстались с военной службой. Ни Александр, ни Петр не участвовали в подавлении восстания. Первого, зная его убеждения, под благовидным предлогом отстранил командир полка, а Петр в этот момент был далеко от места событий — в Витимских горах. Ни тот, ни другой не согласились бы участвовать в походе против восставших. И чем обернулся бы для обоих такой отказ, предсказать было несложно. Одним словом, восстание послужило им уроком, и оба они расстались с военной службой тем более легко, что еще во время учебы (одного в Кадетском корпусе, а другого — в Пажеском) они мечтали об ином поприще.
Осенью 1867 года П. А. Кропоткин поступает на физико-математический факультет Петербургского университета и одновременно на работу в статистический комитет министерства внутренних дел, которым руководил крупный ученый-географ и путешественник П. П. Семенов-Тян-Шанский. Имя П. А. Кропоткина к тому времени стало известно в научном мире, он — член Русского географического общества, награжден золотой медалью за отчет об Олекминско-Витимской экспедиции. Его труд о рельефе азиатского материка был по тем временам серьезным вкладом в науку. Одновременно он начинает исследование причин «великого оледенения» в Европе. Казалось бы, радости научного творчества должны были полностью завладеть этой незаурядной натурой, но внутренний разлад не покидал его. И в Сибири и позже он неоднократно задавал себе один и тот же вопрос: к чему весь этот прогресс знания, если он не ведет к улучшению жизни народа, если простые люди должны всю жизнь тяжким трудом добывать свое скудное пропитание, хотя прогресс науки уже тогда мог дать поразительные результаты.