Предметом спора был и остается вопрос, как квалифицировать этот третий способ воздействия, который в опыте современных обществ является основным. Аристотель выделял его в особый разряд. Наряду с непроизвольными действиями, осуществляемыми человеком не по своей воле, и произвольными действиями, в которых он реализует свои желания, Аристотель выделял особый класс смешанных действий, которые человек совершает сам, по своей воле, но под жестким давлением обстоятельств, когда их альтернативой является нечто более худшее, чем сами эти действия, в предельном случае — смерть. Таково, например, поведение человека, совершающего нечто постыдное по требованию тирана, чтобы спасти своих близких, или поведение купцов, выбрасывающих во время шторма за борт свое имущество, чтобы не затонул корабль. Гоббс считал, что такие действия следует считать добровольными, свободными, поскольку у человека остается выбор, хотя он и крайне зауженный; страх смерти нельзя отождествлять с самой смертью. Многие современные теоретики ненасилия, напротив, придерживаются взгляда, согласно которому такие действия следует сводить к подневольным. По их мнению, угроза насилием сама является насилием.
Если практикуемое государством насилие рассматривать само по себе, как итоговое состояние и постоянное условие человеческого существования, то оно не может не вызвать негативной нравственной оценки. Каким бы легитимным, институционально оформленным и предосторожным государственное насилие не было, оно остается насилием — и в этом смысле прямо противоположно морали. Более того, все отмеченные особенности могут быть интерпретированы как факторы, которые придают насилию размах и изощренность. Монополия на насилие ведет к его избыточности. Институциональность насилия придает ему анонимность и притупляет его восприятие. Косвенный характер насилия (манипулирование сознанием, скрытая эксплуатация и т. п.) расширяет сферу его применения.
Отношение к государственному насилию может быть существенно иным, если рассматривать его в исторической динамике и учитывать, что в отношении к насилию была догосударственная стадия и будет постгосударственная. Государственное насилие, как и предшествовавший ему талион, — не форма насилия, а форма ограничения насилия, этап на пути его преодоления. Монополия на насилие сужает его источник до размеров, дающих возможность обществу осуществлять целенаправленный контроль за ним. Институционализация насилия включает его в пространство действий, легитимность которых совпадает с разумной обоснованностью и требует такого обоснования; вне этого была бы невозможна сама постановка вопроса о допустимости насилия. Косвенные, латентные формы насилия — свидетельство того, что оно в своей эффективности может быть заменено другими средствами.
Государственное насилие — не просто ограничение насилия, а такое его ограничение, которое создает предпосылки для окончательного преодоления и перехода к принципиально ненасильственному общественному устройству.
Ненасилие
Основной аргумент в пользу насилия состоит в том, что без него нельзя противостоять агрессивным формам зла (например, тирании). И как бы плохо ни было насилие, оно все же лучше покорности и трусости. Насилие считается оправданным как противонасилие.
Насильственный ответ на насилие в сопоставлении с непротивлением, покорностью ему и в самом деле имеет огромные преимущества. В практическом плане оно более эффективно и в нравственном плане более достойно. Оно является вызовом насилию, формой борьбы с ним. Если бы перед человеком, считал Ганди, был выбор между трусливым смирением или насильственным сопротивлением, то предпочтение, конечно, следовало бы отдать насильственному сопротивлению. Ответное насилие вполне могло бы быть нравственно оправданным, если бы его альтернативой была только покорность.
Но есть еще третья линия поведения перед лицом агрессивной несправедливости — это активное ненасильственное сопротивление, преодоление ситуации несправедливости, но другими — ненасильственными — методами.
Ненасилие отличается от насилия прежде всего и главным образом пониманием того, как распределены добро и зло среди людей. Оно исходит из взаимной связанности всех людей в добре и зле. Одно из часто повторяемых возражений против ненасилия как исторической программы состоит в том, что оно будто бы культивирует слишком благостное и потому нереалистическое представление о человеке. В действительности это не так. В основе современных концепций ненасилия лежит убеждение, согласно которому человеческая душа является ареной борьбы добра и зла. Как писал Мартин Лютер Кинг, даже в наихудших из нас есть частица добра, и в лучших из нас есть частица зла. Считать человека радикально злым — значит незаслуженно клеветать на него. Считать человека бесконечно добрым — значит откровенно льстить ему. Должное же ему воздается тогда, когда признается моральная амбивалентность (двойственность) человека. Сторонник ненасилия не считает человека добрым существом. Он считает, что человек открыт добру, как и злу. Человек может быть добрым. Поэтому в отношениях между людьми всегда остается возможность сотрудничества.