В этом контексте весьма любопытны воспроизводимые в сборнике богословско-политические аргументы почти полностью процитированной в сборнике статьи «Праведный суд народа» архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) о необходимости возмездия для фашистов.[247] Архиепископ Лука начинает с общечеловеческого осуждения злодеяний нацистов, подчеркивая, что именно коллективная воля, не только русского, но и других народов, требует кары за «попранное нравственное чувство всего человечества». Уже приведенное в исполнение наказание нацистских преступников вызвало бурное одобрение, казнь же главных нацистов будет всечеловеческим праздником: «И Церковь Христова, высшая носительница закона правды, не останется в стороне от этого праздника, ибо это будет победа над силами ада, возмутившими все человечество, наказание антихристов, поправших закон братства и любви».[248] Это удивительное описание смерти, смертной казни как празднества далее поясняется на основе библейских примеров: «в боговдохновенном законе Моисеевом» смертная казнь была узаконена для тех, чьи «деяния грозили духовной и религиозной целостности израильского народа, его нравственной чистоте, обязательной для избранного народа Божия».[249] Правление судей как неотъемлемая часть истории Израиля подтверждает не столько попущение кары, сколько прямое повеление Бога поддерживать Его закон человеческими силами и карать зло, то есть необходимо правильно истолковывать утверждение «Мне отмщение и Аз воздам» (Втор. 32:35). Более того, и в Новом Завете «карательной функции судьи» ап. Павел придает даже значение служения Богу: «Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13:4).[250]
Наиболее же любопытным является толкование архиепископом Лукой слов и образа самого Иисуса, которое приведем в развернутой цитате (по сборнику): «Господь Иисус Христос отклонил от себя санкцию смертной казни в известной истории с приведенной к нему женщиной, уличенной в прелюбодеянии (Ин. 8). <…> Над суровостью ветхозаветного закона восторжествовал свет нового закона милости, превозносящейся над судом. Мог ли сердцеведец Христос: признать правду казни слабой женщины за грех, в котором были повинны и ее судьи — законники? Сопоставьте столь обыкновенную вину этой несчастной женщины с сатанинскими преступлениями немцев, закапывающих живыми и бросающими в огонь крошечных детей, и станет очевидным, что нельзя святой ответ Сына Божия о женщине, взятой в прелюбодеянии, приводить как аргумент против казни палачей, истребляющих тысячи невинных людей в своих дьявольских „душегубках“.
Можно ли, говоря об извергах-немцах, вспоминать о святой заповеди Христовой „любите врагов ваших“? Нет, нет, ни в коем случае нельзя! Нельзя потому, что любить их совершенно и абсолютно невозможно не только для людей, но и для ангелов, и для самого Бога Любви. Ибо и Бог ненавидит зло и истребляет злодеев. Изверги-немцы не только наши, но и Божьи враги, и кто же может, кто смеет говорить о любви к врагам Божьим!»[251] Таким образом, немцы за свои злодеяния не только подлежат суду человеческому и Божьему, но оказываются исключены из универсального действия заповеди любви к ближнему, заповеди о любви к врагам.
Поиск Божьего промысла, провиденциализма в динамике войны (отступление, потери, затем победы, отвоевание территорий, продвижение в Европу) движет повествование от возвеличивания ценности самопожертвования и патриотизма до обнаружения священного характера войны и общечеловеческой миссии русского народа в искоренении мирового зла — фашизма. Мир, который будет достигнут победой, будет не только миром для одной страны, но «миром народов». А суд, который будет вершиться над злодеями, будет не столько человеческим судом, сколько Божьим Судом, решением об исторической судьбе человечества.
Дальнейшие свидетельства о разных формах служения в ходе войны, в том числе с оружием в руках, которые исполняли верующие, об их жизни и подвигах, их государственных и духовных наградах ведут автора к главе «Война и вера», в которой показывается, что «война с многих смыла наносной атеизм»,[252] как происходил религиозный подъем, увеличивалось количество верующих, открывались храмы. Приводя документы специальных служб о возникающем запросе на религиозную проповедь и духовную поддержку как в армии, так и в тылу, автор представляет множество личных свидетельств того, как солдаты и офицеры обретали веру. Так, повествуется о свидетельствах православной веры маршала Г. Жукова,[253] воспоминаниях солдат и офицеров о чудесах, о силе материнской молитвы, о стойкости духа и крепости веры. Одна из глав посвящена боевому пути отца автора книги М. А. Зоберна (гл. 13). Красной нитью сквозь данные свидетельства проходит идея о том, что «по всем стратегическим соображениям мы должны были войну проиграть. Но победа осталась за нами потому, что мы были духовно сильнее».[254] Финальная глава посвящена свидетельствам празднования дня Победы, размышлениям о значимости и о цене победы в Великой Отечественной войне. Одним из важных уподоблений становится сопоставление испытания войной с Голгофой:[255] «Этот же путь Христа есть путь Церкви Православной и путь каждого спасающего себя христианина. Как известно, Церковь росла и крепла на крови мучеников и подвижников веры, а своим последователям Христос говорил: „Вы печальны будете, но печаль ваша обратится в радость“ (Ин. 16:20)».[256] Однако вновь возникает мотив неотделимости православия от русского патриотизма, от особенного героизма русского народа, ибо «С нами Бог! Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!»[257] Данный возглас, заимствованный из пророка Исайи (Ис. 8:5–10) в православном предании, толкуется, например, Василием Великим, как свидетельство о явлении Бога людям в Иисусе Христе, здесь же скорей возникает образ из видения Константина «Сим победиши!».