Постнеклассическая война ведется не только и не столько национальными государствами, сколько осуществляется посредством сложных и теневых многоходовок основных игроков, таких как ТНК, коммерческие военные организации, службы безопасности, мобильные бригады без государственных маркеров и т. д. В отличие от классических войн постнеклассическая война направлена на укрупнение политического субъекта, т. е. формирование регионального игрока.
В качестве наглядного примера изменения функциональной природы постнеклассической войны укажем следующее: вместо первостепенной задачи победить и захватить территорию противника теперь доминирует цель создать зоны напряжения, для того чтобы осуществлять манипулирование с целью получения экономических выгод и теневого захвата ресурсной базы противника. Во многом это приводит и к искажению международной и гуманитарной помощи, суть которой заключается в получении подчас противоположного результата. Попытка разрешения военных конфликтов сверху может привести лишь к упрочнению легитимности воюющих партий и дать время для их усиления. Вместе с тем, согласно мысли британской исследовательницы М. Калдор, гуманитарная помощь может оказаться вкладом в функционирование военной экономики. Войскам же по поддержанию мира грозит утрата легитимности, так как они либо не вмешиваются, оставаясь наблюдателями военных преступлений, либо становятся на сторону групп, совершающих такие преступления.[293]
Функциональность постнеклассической войны предполагает, что она превращается в форму политической мобилизации, постоянно создающей территории нестабильности (Ирак, Афганистан и т. п.). При этом складывается практически неразрешимая ситуация: для того чтобы продолжать политическую мобилизацию, необходимо накручивать военную истерию и создавать зоны нестабильности, стабилизация же этих регионов повышенного военного риска приведет к ослаблению политической элиты и трансформации политического курса.
Отметим еще одну особенность, связанную с изменением задач постнеклассической войны: вместо кровопролития и массовых жертв, доминирует стремление сохранить армейский состав и минимизировать жертвы, так как потеря потребителей больней скажется на экономике и, следовательно, политике.
В современном социально-гуманитарном знании и военной теории существует множество определений постнеклассической войны: гибридная война (Ф. Хоффман),[294] конвенциональная война, всеобщая война (М. Хардт, А. Негри),[295] новая война (М. Калдор),[296] постнациональная война (У. Бек),[297] обломки войны (Дж. Мюллер)[298] и др. Каждое из этих определений раскрывает одну или несколько сущностных проявлений современной войны, однако в данном случае мы хотим сделать акцент на понятии «постнациональная война» У. Бека. Следуя идеям немецкого мыслителя, выделим главную особенность постнеклассической войны, а именно: она действует не по принципу «или — или», а по принципу «и одно, и другое». В результате доминирования второго принципа становятся практически неразличимыми мир и война, боевые действия и полицейские акции, солдаты и мирное население. Таким образом, как метко подметил У. Бек, в политике произошел переход «от обороны к безопасности».[299] В начале XXI в. безопасность превращается в идола, посредством которого военные действия получают свое оправдание. Исходя из этого, постнациональная война уже не имеет в качестве своей цели национальный интерес и превращается в планетарную «полицейскую» войну, снимающую ответственность с государства.[300]
Исходя из семантической конструкции самой фразы, постнациональная война представляет собой конфликт между политическими агентами вне учета их национальной специфики — феномена, кристаллизованного в идеологеме глобализации. В этом контексте представляется целесообразным обратиться к опыту ХХ в. как предпосылки к тотализации подобных практик, прямым образом оспаривающих нормативные представления как о войне, так и об архитектуре мировой политики в целом. Так, первичный прецедент массовизации, получивший сущностное воплощение в тоталитарных режимах двадцатого столетия, может быть рассмотрен как попытка выражения радикального протеста в аспекте повсеместной стандартизации. Однако в этом случае важно учитывать национальную специфику каждого из вышеупомянутых государств: если в случае Советского Союза имела место экстраполяция спекулятивно марксисткой доктрины, то в случае Германии лейтмотивом выступило обращение к национальному сознанию и его соответствующая политизация. Как следствие, это привело к тому, что проявление противоречивых и внеморальных доктрин в форме массовых движений выступило «лакмусовой бумажкой» кризиса традиционных политических режимов. Соответственно, на этом фоне необходимость в нахождении срединного пути между фантазмами национальной гегемонии и утопическим движением ко всеобщему равенству оказалась актуализирована в демаркации зон влияния между странами-носителями определенного типа идеологии в послевоенный период. Важно отметить, что, несмотря на довольно масштабный географический ареал просоветски настроенных стран, фактически они были лишены возможности воздействовать на последовательно диверсифицируемую капиталистическую повестку. Причины этому обнаруживаются в итогах десталинизации Советского Союза, инспирировавшей всеобщую стигматизацию марксистских движений. Таким образом, уже в середине ХХ в. мировая политика совершила «великий поворот» в сторону либерализма, а с ним — декларативному снятию любых форм неравенства. Тогда же роль мирового гегемона оказалась делегирована США как стране, избежавшей прямого вовлечения в мировые конфликты, а значит — сумевшей подтвердить эффективность капиталистической системы. В сущности, дальнейшие военизированные выступления, нацеленные на противодействие антидемократическим движениям (война во Вьетнаме, в Персидском заливе и др.), выступили закономерной пролонгацией идеологии всеобщей стандартизации. Действительно, если в начале ХХ в. мировая политическая арена была представлена совокупностью самодостаточных государств, обладавших собственной политической стратегией и институциями, то в последующем они оказались вынуждены дистанцироваться от автономных моделей развития. Как следствие, императив гомогенизации политических, социальных и культурных практик ознаменовал собой оформление «постнациональных» государственных образований, в которых атрибуты обществ эпохи модерна (право, мораль, индивидуальное сознание) уступают место потребительству. Таким образом, правомерно констатировать, что по мере некритического принятия капиталистической аксиологии и деструкции национального самосознания, любые вариации геополитического взаимодействия в современности являются постнациональными.
293
Kaldor M. New and Old Wars: Organized Violence in a Global Era. Cambridge: Polity, 2012.
294
Hoffman F. G. Conflict in the 21st Century: The Rise of Hybrid Wars. Arlington, VA: Potomac Institute for Policy Studies, 2007. Р. 72.
295
Хардт М., Негри А. Множество: война и демократия в эпоху Империи / Пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. М.: Культурная революция, 2006.
297
Бек У. Космополитическое мировоззрение. М.: Центр исследований постиндустриального общества, 2008.