Я приведу несколько безусловных условий победы (и аналогично, хотя и не обязательно, поражения), которую всегда трудно просто определить,[45] чтобы мы потом попытались реконструировать ту ее характеристику, которая поможет значительно уменьшить урон и насилие и предотвратить их последующее появление. Победу прежде всего определяет отношение к противнику или врагу (enemy, foe) или обращение с ним. Отношение к врагу прямо или косвенно должно быть условием еще нескольких особенностей победы. Первой является институт помощи в момент достижения победы и все варианты опоры на Другого, который может помогать или, наоборот, мешать победителю — «победа никогда не принадлежит только мне» или «я победил (или проиграл) благодаря другому (другу, союзнику, богу, сказочной фее, ведьме и т. д.)»; и вторая характерная черта победы касается способа, которым она достигнута, и прежде всего вопроса, является ли победитель по определению неморальным и использует ли он какие-либо недопустимые в справедливой борьбе средства для достижения своей цели.
Две последние характерные черты победы (de facto четвертый и пятый шаг, определяющий любую победу) я попытался бы приписать тому, что мы очень осторожно могли бы назвать «православной этикой войны»: первая имеет отношение к покаянию победителя, или проявлению сожаления, так как побежденный или «лучше» и «сильнее» победителя, или несправедливо побежден; вторoй особенностью победы может быть отрицание ее авторства или собственной заслуги («я победил, потому что победил самого себя» или «это не моя победа, а Божья, а я всего лишь орудие в его руках»). Функция такой перемены мест, или вымышленного симбиоза с кем-то, кто по сути своей становится победителем и таким образом вычеркивает какую-либо идею поражения, состоит в том, чтобы избежать репрессий и крайней степени насилия над соперником (фикция способствует воздержанию) и в конечном счете превратить недруга в друга.
Изменение значения термина «победа» и эволюция различных протоколов победы прежде всего относится к обращению с противником. Если для Фукидида победа прежде всего означала поголовное уничтожение неприятеля и его города (Пелопоннесская война),[46] то позднее, после Крестовых походов (XIII в.), победителю не было позволено не только убивать, но и уничтожать святыни побежденного.
После подписания двух соглашений Вестфальского мира (1648 г.) привилегии победителя были сильно ограничены, и его права (jus victoriae) стали распространяться не далее границ исправления нанесенного ему ущерба до начала войны или конфликта.[47] Итак, право победителя ограничивалось не его силой и возможностями отомстить побежденому, но исключительно правом устранить причину, из-за которой сама война и произошла. Тем не менее, идея об уничтожении врага (его имущества, тела; Клаузевиц упоминает «битву на уничтожение», Vernichtungsschlacht) оставила глубокий след в истории иудеохристианства.[48] В частности, в начале прошлого века упоминались два довода в связи с уничтожением противника. Объясняя понятие колонизаторской войны, Бертран Рассел говорит об английских фантазиях уничтожения Германии: «Когда началась теперешняя война, многие в Европе воображали, что, если бы союзники одержали победу, Германия перестала бы существовать: Германия была бы „уничтожена“, или „разбита в лепешку“, и, поскольку эти фразы были энергичными и ободряющими, люди не видели, что они не носят вообще никакого значения. На свете есть семьдесят миллионов немцев; если нам сильно повезет, мы могли бы, в удачной войне, уничтожить два миллиона. В этом случае все равно осталось бы шестьдесят восемь миллионов немцев, и за несколько лет население снова бы пополнилось. Германия — это не только государство, это нация, которую связывают общий язык, общая традиция и общие идеалы. Как бы ни закончилась война, эта нация и в конце этой войны будет существовать, и ее сила не может быть нарушена навеки. Но человеческое воображение все еще находится под влиянием Гомера и Ветхого Завета».[49]
Уничтожение невозможно и, кроме того, проблематично, как полагает Георг Зиммель, тематизируя «полную победу» (vollständige Sieg). Полная победа или уничтожение противника может поставить под вопрос сплоченность, и даже существование, победившей группы:
Поэтому полная победа над врагом не всегда, в социологическом смысле, является благоприятным поворотoм для группы из-за упадка энергии, ранее гарантировавшей сплоченность, а также из-за всегда присутствующих деструктивных сил, которые начинают занимать позиции. Крах Латинского Союза в V веке до нашей эры объясняется фактом поражения до того времени общего врага.[50]
45
Слово
46
Согласно А. Ханиотису («Приговор победы: Насильственная оккупация территорий в контексте политических отношений древнегреческих государств»): «Предмет, насильственно изъятый посредством завоевания, становится собственностью (oikeia kekteisthai) победившей стороны» (Chaniotis A. Victory’ Verdict: The Violent Occupation of Territory in Hellenistic Interstate Relations // La violence dans les mondes grec et romain / Hrsg. J.-M. Bertrand. Paris: Publications de la Sorbonne, 2005. P. 456).
47
См.: Whitman J. Q. The Verdict of Battle. The Law of Victory and the Making of Modern War. Boston; London: Harvard University Press, 2012. P. 1–24.
48
Согласно У. Черчиллю (
49
Russell B. The Ethics of War // The International Journal of Ethics. 1915. Jan. Vol. 25, N 2. Р. 135.
50
Simmel G. Conflict // Simmel G. Sociology. Inquiries into the Construction of Social Forms (1908). Vol. 1. Leiden; Boston: Brill, 2009. P. 287.