Глава 4
— Господи, — поразилась Софрония. — Похоже на обожравшуюся гусеницу.
Воистину так. Не просто какой — то дирижабль, а целых три дирижабля теснились, пихались, вместе образуя длинную цепь вытянутых воздушных шаров. Под ними болтались многоуровневые ряды палуб, по большей части открытые, но некоторые закрытые, с окнами, отражавшими заходящее солнце. В задней части медленно вращалось грандиозное скопище пропеллеров, а над ними вздымался огромный парус, скорее служа рулем, чем для придания скорости. Из — под нижних задних палуб вырывались огромные клубы пара и уплывали, сливаясь с туманом, словно это они его порождали. А три высоких дымовых трубы степенно попыхивали черным дымом.
Софрония была заворожена. Самое поразительное зрелище, которое ей доводилось видеть, и совсем не похоже ни на один из институтов совершенства, о которых она слышала, и расположенных, по словам ее сестер, в замках Швейцарии. Тем не менее, ей не хотелось подать виду, что она в восторге, поскольку это попахивало детством, поэтому Софрония как бы между прочим заметила:
— Она больше, чем я ожидала.
— И очень уж высоко, верно? — добавила с тревогой Димити.
Когда карета подъехала ближе, Софрония поняла, что летающий институт движется куда быстрее, чем представлялось на первый взгляд. Наверно школа поймала попутный сильный ветер, который, казалось, постоянно несся над Дартмуром, наклоняя деревца и придавая им асимметричные формы. И только Софрония решила, что они догнали школу, как лошади в ужасе заржали и карета резко остановилась.
Дверца с грохотом распахнулась. Перед ними предстал молодой человек. Высокий смуглый парень из тех, от которых Петуния упала бы в обморок: лихой развязный красавец. Он был одет в теплое пальто, которое закрывало его от шеи до лодыжек, на голове черный шелковый цилиндр.
«Папа с отвращением в голосе назвал бы его молодым тупицей».
Короче, Софрония испугалась, что перед ней новая разновидность налетчика, разве что без защитных очков и с усмешкой на лице.
— Леди!
Моник надлежащим образом залилась краской:
— Капитан.
— Сегодня вечером ветер лютует. Нельзя опуститься и принять вас на борт. Вам, леди, придется подождать, пока сядет солнце, тогда я подниму вас вверх.
— О, — сморщила изящный носик Моник. — Прям обязаны ждать?
Веселое выражение молодого человека не дрогнуло под гнетом ее неудовольствия.
— Да.
— Что ж, очень хорошо. — Моник подала руку джентльмену, который помог ей спуститься.
Он не повернулся, чтобы сопроводить ее дальше, а испытующе взглянул на Димити и Софронию.
— Леди. Сейчас самое подходящее время.
Димити собрала свою корзинку и, тоже безумно покраснев, вложила маленькую руку в большую ладонь.
Он помог ей спуститься и вернулся к Софронии:
— Мисс?
Софрония деловито проверила карету на предмет забытых вещей.
Молодой человек наблюдал за ней с искоркой в темных глазах.
— Предусмотрительная девочка.
Софрония не удостоила эту реплику ответом. Она еще не заостряла внимание на частностях, но в этом человеке было что — то странное помимо его поведения. Очаровательного.
Снаружи бушевал ветер, и огромное воздушное судно производило еще большее впечатление. Лошади никак не успокаивались, выкатывая белки глаз и натягивая постромки. Кучер с трудом их удерживал. Видимых причин для такой паники не наблюдалось. Молодой человек прошел вперед, чтобы расплатиться с кучером. Это только больше испугало животных. Кучер умудрился завладеть своим вознаграждением и удержать поводья, но только благодаря немалому мастерству. Потом он развернул коней кругом и пустил их вскачь, позволив мчаться по вересковым пустошам головокружительным галопом.
Димити наклонилась и украдкой прошептала Софронии:
— Разве он не великолепен?
— Кто, кучер? — Софрония притворилась, что не понимает.
— Нет, глупышка. Он! — Димити наклонила голову в направлении их нового эскорта.
— Он немного стар, ты не находишь?
Димити задумалась над возрастом молодого человека. Ему, должно быть, где — то двадцать один.
— Ну, наверное. Однако Моник так не считает. Посмотри, как она флиртует! Какое бесстыдство.
Капитан и Моник обсуждали отсутствие багажа. Выразительно жестикулируя, Моник описывала их потерю, недавнее нападение и последующее спасение. Она преуменьшила роль Софронии и сделала упор на собственном участии. Софрония защитила бы себя, но в том, как Моник рассказывала их приключения, проглядывало что — то большее, чем обычное самолюбие.