— Мария!
— Я ведь молчу, когда я голодна… Но когда меня каждый день оскорбляют… Почему меня? Ведь я не виновата, что у тебя нет денег. Я ведь не виновата? Я хочу жить, я хочу есть, улыбаться… Нет, нет. Я больше не буду плакать. Это мешает тебе… И от слез делается старым лицо… Я и так уж… Я не хочу становиться старухой, я не хочу ходить в лохмотьях!
Куарт сбежал с лестницы, молча поднял Марию на руки, сел, долго безмолвно успокаивал ее, прижимая ее голову к себе, целуя мокрые щеки, чувствуя, как у самого тоже заволакивает глаза…
— Родная! Закрой уши и глаза на три дня… Только три дня — и муки кончатся. Я достану денег. Три дня еще.
— У меня нет сил.
— Я скажу тебе два слова — и слезы высохнут… Я нашел то, что искал. Я заканчиваю. Сегодня в три часа ночи он придет сюда…
— Придет?
— Придет. Ложись, спи. Я разбужу тебя. Ты голодна. Спи, так легче… Я пойду работать.
Он вытер слезы с ее больших, слипшихся стрелами ресниц, уложил ее в кресло, укутал, погасил свет и тихо взобрался по лестнице наверх.
Ночь близилась к трем часам. В кресле спала Мария. Куарт тихо шагал по комнате. Часто останавливался, прислушивался и смотрел на часы…
Без пятнадцати…
Куарт вытащил браунинг. Смотрел на него, слушал ход часов.
Перевел гашетку на «огонь» и спрятал браунинг в карман.
Без десяти…
Тишина. Спят дома. Города. Мир спит. 27 ноября… 27 ноября… может войти, как дата переворота. Может войти, как дата в журнале морга. Выстрелы не разбудят мира. Дома будут храпеть. Улицы — мокнуть ночным потом.
— Энрик! Ты что?
Проснулась в кресле Мария.
— Жду.
— Сколько времени?
— Без пяти три…
— Значит, сейчас придет?
— Или мы уйдем…
— Куда?
— Далеко… Ты ничего не слышишь?
— Вода в трубах.
— Четыре минуты… Я не мог ошибиться, Мария! Милая, дай руки. Обними вот так мою голову. Пойми только: девять неудач… девять крушений… Три минуты… Но ведь часы могли отстать! Значит, уже три часа… и тихо… тихо… Слушай, не дыши…
Несколько минут в комнате, где замерли двое, царит пустая тишина. Где-то далеко в квартире застуженным звоном бьют часы. Три часа ночи. Энрик Куарт вскакивает, делает шаг к лестнице. Наверху, на чердаке раздается шум. Шум длится мгновенье и обрывается. Энрик бросается к лестнице, виснет на перилах… Достает браунинг, прячет за борт пиджака, идет к поникшей в кресле Марии. Он уже подошел к креслу. В этот миг наверху раздаются тяжелые шаги. Оба вскакивают. Шаги приближаются. И Куарт шепчет:
— Идет…
Оба впиваются глазами в люк, ведущий на чердак. Шаги гремят, откликается эхом в комнате. Открывается люк, и медленно, тяжело по лестнице спускается огромная металлическая фигура. Она ступает по лестнице, идет вниз, лязгая железом. На средину комнаты выходит механический человек.
Останавливается и хриплым криком произносит:
— Здравствуйте, инженер Куарт!
И Куарт, в слезах, кричит на всю затхлую мансарду, на весь прогнивший дом на «Кеплер-руте»:
— Здравствуй, Энрик-9! Ты принес мне жизнь!
В эту минуту в дверь мансарды Куарта кто-то ожесточенно заколотил кулаком. И голос грубый и спокойный произнес:
— Откройте дверь. Полиция!
Глава IV,
в которой мы знакомимся с ревностным блюстителем порядка Цопом.
Куарт открыл дверь. В комнату вошло довольно большое стадо людей. Тут были сержант Цоп, двое полицейских, г-жа Шлюк и постоянные «понятые» всех водевилей с участием полиции в «Ноевом Ковчеге» — Бунк и Путек.
Куарта обыскали. Полицейские переворачивали чердак. В комнате молчали, и было слышно, как вхолостую работал мотор внутри автомата. Полицейский сержант Цеп сел составлять протокол. Сухой озлобленный скелет г-жи Шлюк сурово торчал у дверей между телохранителями — грузным Путеком и кривоногим стариком Бунком.
— Кто лазит к вам по ночам в окно на чердаке?
— Кошки…
— Господин Куарт, я попрошу не шутить с представителем власти!
— Уверяю вас, в окно на чердаке изредка лазит кошка… Люди, которые ко мне ходят, предпочитают, как это ни странно, дверь.
— Кто ходит к вам?
— Один безработный слесарь…
— Ага! Безработный? Так.
— Он делает по моему заказу части для автомата.