Естественно, что такой подход несколько схематичен. Явным преувеличением, например, будет считать, что все посты в административном аппарате в Украине и Беларуси занимали русские. Русских среди чиновников на самом деле было 46,3 % в Беларуси (белорусов — 40,2 % ) и 53,9 % в Украине (украинцев — 40,8 %). Относительная низкая концентрация интеллигенции у белорусов действительно имела место, однако, например, у литовцев эти показатели не были большими.
Вероятно, учитывая именно схематизм подхода С. Гутиера, Я. Грицак дополнил его аргументы положением о мобилизующей социальной роли исторической памяти о Гетманщине в развитии украинского национального движения (и соответственно отсутствия такого фактора у белорусов), с чем, конечно, нельзя не согласиться.
Определенный интерес представляет публикация украинского историка С. Екельчика «Национализм украинцев, белорусов и словаков» [48, с. 30-41]. Автор предлагает сравнивать национализм трех народов не только с точки зрения подходов политической и социальной истории, но и современной культурологии. Он отмечает «крестьянский» характер социальной структуры, низкий уровень урбанизации, кодификации литературных языков. С. Екельчик солидаризуется с характеристикой запаздывающего национализма по отношению к национальным движениям белорусов, украинцев и словаков, отмечая, что причиной этого стал национальный гнет, активная ассимиляция, слабость национальной буржуазии и отсутствие рабочего класса. Наибольший интерес представляет критика концепции М. Гроха (впрочем, не достаточно убедительная) и вполне продуктивная авторская концепция «дискурсивных стратегий» развития национальных движений. Вместе с тем С. Екельчик так и не объяснил, в чем состоят причины различий между тремя национальными движениями. Существенным недостатком работы является слабая фактологическая база. Так, сведения о белорусском движении почерпнуты всего лишь из двух публикаций (Н. Вакара и Я. Запрудника). Это, в свою очередь, существенно отразилось на убедительности выводов автора.
Определенное отношение к теме нашего исследования имеет статья польского этнодемографа П. Эберхардта «XX век: национальные изменения в Центральной и Восточной Европе» [313, с. 49-73]. В ней представлена широкая картина этнической структуры населения региона, включая данные о белорусах. Большой интерес представляют рассуждения о характере региона, о проблемах интерпретации статистических данных начала XX в. Нельзя не согласиться с П. Эберхардтом в том, что «обычно оппоненты, которые критиковали эту тенденциозность (официальных переписей), сами также представляли картину, далекую от объективной реальности» [313, с. 52]. К сожалению, это замечание в равной степени относится и к самому автору, в частности, к его интерпретации материалов переписи 1897 г. по отношению к заниженной численности белорусов (4220,1 тыс. чел.) и завышенной поляков (838,9 тыс. чел.) на территории Беларуси [313, с. 56]. В данном случае численность белорусов оказалась даже меньшей чем в ранней работе (4356,2 тыс. чел.) автора [314, с. 51]. Проблема эта заслуживает более подробного рассмотрения, что будет сделано ниже.
Определенное отношение к историографии нашего исследования имеет фундаментальный труд польского историка В. Родкеви-ча «Русская национальная политика в западных губерниях Империи (1863-1905)» [381]. В нем дана не только общая характеристика политики русской администрации в регионе, но и представлены отдельные очерки о ее направленности и конкретных действиях по отношению к литовцам, украинцам и белорусам. Вполне убедительным представляется замечание автора о том, что степень репрессивности политики по отношению к конкретному народу непосредственно зависела от уровня активности его движения и, следовательно, угрозы для стабильности ситуации.
Что касается второй группы публикаций, то едва ли будет преувеличением сказать, что наибольшее значение среди них, впрочем, как и для всей историографии нашей темы, имеет ряд работ польского этносоциолога Р. Радзика, особенно его монография «Между этнической совокупностью и национальной общностью. Белорусы на фоне национальных изменений в Центрально-Восточной Европе XIX века» [379].