Ну что тут сказать? Возможно, Меровия станет первой…
Глава 3. Скромные и смиренные
— Не, пап, замуж я не ходок! — смеётся дочь. — Не за кого. Однажды чуть было бес не попутал, но вовремя опомнилась.
— И кто был этот счастливчик?
— Тьфу на него. Из портковских головорезов, не местный. Лет тридцати, но обаятельный. Я почти повелась.
— И что не так?
— У него оказалась скво с ребёнком. И он заявил, что она «не считается». Я сказала, что он сам тогда «не считается», мудила. И выгнала его к чертям.
— Правильно сделала, — одобрил я.
— А местные, пап, все душные до невозможности. Я для них падчерица Императрицы и дочь дико богатого графа. В женихах могу как в сору рыться. Но не хочу. Они все пафосные, унылые, тупые и моются редко. Если вообще моются.
— Все?
— Все-все, не сомневайся даже. Если тут и есть нормальные, то хрен их кто ко мне подпустит.
— Вот она, судьба богатой наследницы.
— И не говори, пап. Никогда уже не буду уверена, что им нужна я, а не приданое. Одиночество, похоже, моя судьба.
— Печально.
— Да не, не очень. Я много работаю и много рисую. У меня есть художественная школа, где я учу девочек, и даже картинная галерея со свободным входом. Большое такое здание в центре, сходи как-нибудь. Там самые большие в этом мире стеклянные окна, с Юга стекло везли! У меня есть ты и Катька. И братик родится.
— Или сестричка. Узи тут нет.
— Или сестричка, — согласилась Нагма. — Тоже неплохо. Не, пап, мне норм, в целом. Я лучше так. Ну, не рожу тебе внука, подумаешь. Вон, у меня женский интернат под патронажем, три сотни девчонок из простых. И пансион благородных девиц, там юных баронесс целый выводок. Выращу вам поколение феминисток, попляшете тогда!
— Не надо, феминистки все страшненькие.
— Фу быть гендерным шовинистом, пап. Здесь очень не хватает хотя бы приблизительного равноправия, серьёзно. Чтобы женщина без мужа не была недоразумением.
— Как ты?
— Как я, агась. Но мне легче, я твоя дочка, а тебя все до сих пор страшно ссут.
— Это не меня, а графа Морикарского.
— Всё, пап, забудь, ты теперь навеки граф. Я в графинях освоилась, и ты привыкнешь.
— А в Меровии ты тоже освоилась?
— Знаешь, — задумалась дочь, — тут даже неплохо. Интернета поначалу не хватало, но выставлять свои картины в личном музее тоже ничего такой вариант. Я собираю туда творения местных. По большей части они говно всякое пишут, но есть небезнадёжные, я им гранты даю. На развитие таланта. А там, глядишь, девочки мои подрастут, из худшколы, себя покажут.
— Жизнь кипит?
— Именно, пап. Мне тут было одиноко, но интересно А теперь ты вернулся, и мне уже не так одиноко, и стало ещё интереснее. Часто думаю, ну вот что бы я делала, вернись мы в Берконес? Там же всё совершенно и закончено. А тут я реально могу делать всякие нужные вещи. Что-то придумать и воплотить. Ну, как художку эту. Приносить пользу, а не картинками мир менять. Понимаешь?
— Понимаю, колбаса.
— А колбаса тут дрянь, кстати, — вздохнула она. — Жирная и солёная вся. Ужас. Не называй меня так больше.
— Открой колбасный завод. Измени мир сосисками!
— Тьфу на тебя, — рассмеялась Нагма. — Сам открывай. Будешь делать «докторскую».
— Назовут «михайловской», как всё.
— Тоже верно.
— А если бы тебе представилась возможность вернуться, ты бы вернулась? Променяла бы Меровию на Берконес?
— На Берконес нет, не хочу. Там мне как-то не по себе было.
— А на наш домик у моря променяла бы?
— Знаешь, — задумалась она. — Я бы, пожалуй, променяла бы эту себя на ту. На девочку, которой была там. Она клёвая была и прикольная, и у неё всё было впереди.
— А у тебя?
— А мне дорого дались эти шесть лет, пап. Но это же пустой разговор, да? Нам даже Берконес не светит, а уж там у моря меня сразу убьют.
— Наверное так.
— А ты, пап, поменялся бы?