К своему удивлению и радости, Лиля с Алешей обнаружили в толпе еще нескольких московских знакомых, а они даже не знали, что эти люди эмигрировали. Начались объятия и радостные восклицания, вопросы и рассказы о том, кто как устроился. В антракте люди продолжали общаться. Получалось, что наиболее удачно устраивались программисты, на них был большой спрос. Меньше везло научным работникам, кандидатам и докторам наук — у них не было публикаций на английском, и их брали только лаборантами и ассистентами. Журналисты находили работу в новых, недавно открытых русских журналах и на радиостанции.
Эмигранты привозили большие суммы, вырученные от продажи квартир. Больше всего долларов было у бухарских евреев, эмигрантов из Узбекистана. На других евреев они не были похожи ни в чем — ни по поведению, ни по внешнему виду. Жили они своим изолированным кланом, соблюдали какие-то смешанные восточно — еврейские традиции, занимались ремеслами, были многодетны, малоинтеллигентны и довольно состоятельны. Как они умели провозить в Америку столько денег, никто не знал.
Лиля лечила одного такого старика по фамилии Хасанов — смуглого, скуластого, в пестрой узбекской тюбетейке. Он был глубоко религиозным, просил только кошерную еду и настаивал, чтобы к нему приходил раввин — молиться. По — русски старик не говорил, объяснялся с сыновьями на фарси. У него было три взрослых сына, они вместе владели маленьким магазином продуктов первой необходимости. Там же продавали лотерейные билеты, которые покупали многие жители их округи. Лотереи разыгрывались по всей стране, выигрыши в несколько миллионов рекламировались, и о них мечтали все, особенно эмигранты.
Когда старик поправился, его старший сын принес Лиле конверт с пятьюстами долларами. Она отказывалась, но он настоял:
— По нашему обычаю, врача за операцию полагается отблагодарить, а то удачи не будет. — А потом пригласил их с Алешей в большой кошерный ресторан «Царь Давид», популярное место сборищ бухарских евреев на бульваре Квинс: — Приходите праздновать вместе с нами. Моему сыну исполнилось три года, ему можно первый раз постричь волосы. Это большой праздник для всей семьи.
Лиля удивилась незнакомому обычаю, и он с гордостью объяснил:
— Это принято только в очень религиозных семьях. У нас в гостях будет сам главный раввин бухарской общины. Это мы, бухарцы, — настоящие евреи. Другие эмигранты не настоящие.
Они с Алешей слышали, что «бухара», как их называют американцы, живут богато. Было любопытно посмотреть, как они празднуют и что такое бухарское веселье.
— Посмотрим, а заодно поедим настоящий узбекский плов, давно не ели, — предложил Алеша.
Они приехали в Форест — Хиллс пораньше, пройтись и посмотреть. Там жили около сорока тысяч бухарских евреев. Как только вышли из сабвея, в нос им ударил запах жареной баранины. Сомнений не было — они на месте. Раньше это явно был район состоятельных американцев, но «бухара» вытеснила их, скупив всё и возведя новые большие кирпичные особняки за высокими стенами. Между особняками теснились дома поменьше и лавочки ремесленников, мелкие магазины, ресторанчики, парикмахерские, химчистки, сапожные мастерские — все с надписями на русском и фарси. Там же находилось здание редакции местной газеты, «бухара» издавала на фарси газету с забавным названием The Bukharian Times.
В центре района стояло громадное красивое здание — сефардская синагога. При синагоге имелся большой клуб, театр и бассейн. Алеша даже присвистнул:
— Как они развернулись в Америке! Их сила в их клановости.
Между богатыми домами и мелкими лавочками лениво прохаживалось множество бухарцев в пестрых халатах и тюбетейках. На босых ногах у них тоже красовались остроконечные пестрые туфли. Картина была удивительная: настоящая Бухара в Нью — Йорке!
В ресторане было несколько залов и сотни людей в них — «бухара» гуляет. Оркестр исполнял восточную, русскую и американскую музыку. В их зале собралось около сорока человек. Мужчины в хорошо сшитых костюмах и женщины в богатых платьях с блестками танцевали узбекские и русские танцы. Они изящно, по — восточному, сгибали и разгибали кисти в запястьях, отводя пальцы с ярко накрашенными ногтями.
Пришел главный раввин, толстый, важный, в пестром шелковом халате и золоченой тюбетейке. Отец поднес к нему длинноволосого трехлетнего мальчика. Он испуганно смотрел на руки раввина, в которых были ножницы. Раввин прочел молитву и отрезал первую прядь волос. Мальчик заплакал, а семья и гости взвыли от восторга. Тут же появился парикмахер и быстро и ловко постриг ребенка. И все снова принялись танцевать, по очереди нося на руках и передавая друг другу мальчика.