Если бы нашелся чудак, который взял бы экземпляр, скажем, «Истории Тома Джонса, найденыша» и стал бы утверждать, что эту книгу никто не писал, что она возникла, словно случайно выросший и принявший случайные формы лес, — такой чудак, наверно, столкнулся бы с некоторым недоверием к своей персоне. Но коль скоро вселенная — это куда более сложное, прекрасное и впечатляющее создание, чем «История Тома Джонса», то подобное же недоверие снова и снова приводило в разные эпохи к отказу от натуралистических доктрин, приписывающих сотворение природы случайным обстоятельствам. Этот довод — что в основе творения неизбежно был замысел — древен как мир. Его приводили еще с тех самых пор, как люди научились мыслить. Но не менее древен взгляд на природу как на нечто, возникшее в результате стечения случайных обстоятельств. И сколько стоит мир, столько длится спор между сторонниками этих теорий, хотя время от времени одна сторона погружается в задумчивое молчание.
Несомненно, именно натурализм, торжествовавший в течение последних двух столетий, породил современную науку со всеми ее победами и опасностями. Рациональное рассуждение, точный анализ, уверенность в том, что в основе разрозненных случайностей лежат четкие законы, замена религиозных объяснений углубленными раздумьями и тщательными экспериментами, решимость все на свете подвергать исследованию и ничего не принимать на веру — эти интеллектуальные принципы создали тот мир, в котором мы живем. Человечество не может от них отказаться и пойти назад — это было бы чистейшим безумием. Наука — главное орудие, с помощью которого мы способны покончить с нуждой и болезнями и предотвратить уничтожение природы. Конечно, открытие новых сил создает новые опасности — иной раз совершенно устрашающие. Но едва ли мы улучшим нашу жизнь и обеспечим себе безопасность, если откажемся пользоваться нашим обогатившимся разумом.
Но ведут ли научные открытия в конечном итоге к ниспровержению или к утверждению Б-га — это еще большой вопрос, который предстоит решать как ученым, так и философам. В отличие от религии, наука не ищет Г-сподних истин. Она, однако, с неколебимой верой ищет какую-то истину и какую-то гармонию во всем многообразии красок и звуков окружающего нас мира. И в этих поисках, невзирая на все свои парадоксы и нераскрытые тайны, она добилась поразительных успехов. Для некоторых глубоких и трезвых умов Б-г остается «гипотезой, в которой нет необходимости»; для других умов, не менее глубоких и трезвых, существование такой всепроникающей истины и гармонии — и прежде всего сама возможность истины — подразумевает существование кого-то, кто изрекает эту истину — то есть Б-га, который придал извечной ночи и хаосу завершенный вид и продолжает этот вид сохранять.
Однако довод, согласно которому в основе творения неизбежно лежал замысел, есть лишь формальное доказательство существования Б-га, и этот довод довольно редко приходится слышать с тех пор, как Юм и Кант опутали его логическими хитросплетениями. Все произошло строго по правилам философской игры. Мыслители доказали, что с точки зрения формальной логики довод о наличии замысла вовсе не подтверждает того, что это был замысел одного благого Творца или даже нескольких. Наличие замысла в создании вселенной, особенно учитывая, что она далеко не совершенна, может равным образом служить и вполне логичным доказательством того, во что верили язычники, то есть того, что мир был создан и доныне управляется множеством могущественных, но чудаковатых и нерадивых демонов. Кант блестяще проанализировал, каким образом разум накладывает отпечаток видимости замысла на вселенную, которую мы никогда не сможем увидеть и узнать такой, как она есть. Мыслительная деятельность подчиняется определенным категориям — так же, как и чувственный опыт. То, что мы считаем замыслом, — в определенной (но неведомо какой) степени творение нашего собственного разума. Мы никогда не постигнем «вещь в себе».
Кант все объяснил толково и убедительно, по крайней мере так воспринял его сочинения мир. Я не могу описать в одном коротком опровергающем абзаце, как воспринимает рассуждения Канта верующий человек. Внешняя схема примерно такова: религиозный мыслитель каким-то внутренним наитием ощущает во вселенной наличие великого замысла Б-жьего, и такого мыслителя нельзя разуверить самыми убедительными доводами. Это ощущение пронизывает книги Псалмов, Иова, Исайи, оно нередко возникает при чтении стихов великих поэтов, и в ту или иную минуту жизни оно появляется у большинства людей. И когда оно появляется, человек часто склонен задавать себе вопрос: «Верую я или нет?» Но такого ощущения еще недостаточно, чтобы, воодушевившись, схватить агностика за пуговицу и переубедить его разумными аргументами.