Однако тот, кто изменил свое мнение об опере, вспомнит, наверно, что случилось это отнюдь не после первого визита. В первое посещение опера, казалось, подтвердила его худшие опасения. В ложах дремлют жирные старики; их жены больше интересуются лицами и туалетами в ложах напротив, чем самим представлением; взбудораженные субъекты, по которым давно плачет парикмахерская, толпятся за оркестром и, приседая, изображают восторг; на сцене какая-то визгливая толстуха делает вид, что она застенчивая деревенская простушка, а низенький пузатый человек с короткими толстыми руками изображает заядлого сердцееда; хор стареющих размалеванных дам и джентльменов время от времени конвульсивно дергается (что, по их мнению, должно быть воспринято как актерская игра), в то время как оркестр тянет что-то слащавое и бесконечно тоскливое, — таково, по всей вероятности, первое впечатление от одного из бессмертнейших творений человеческого гения — оперы Моцарта «Дон Жуан».
Сэр Томас Бичем как-то сказал, что «Дон Жуан» Моцарта еще ни разу не нашел себе полноценного сценического воплощения, что еще ни разу не было одновременно ансамбля певцов, способных постигнуть суть замысла Моцарта, и аудитории, способной воспринять этот замысел. Среди певцов одного поколения не находится достаточно артистов, удовлетворяющих требованиям Моцарта. Люди, которые каждый вечер заполняют оперный театр, — это всего лишь люди: выдающиеся и обыкновенные, умные и глупые, податливые и неуступчивые; одного приобщила к опере его супруга, другой пришел сюда, чтобы продемонстрировать свою интеллигентность, третий — по привычке, четвертый — чтобы рассказать у себя в провинции, что такое нью-йоркская опера; а некоторые пришли потому, что Моцарт для них то же, что солнечный свет. И они готовы вынести все недостатки еще одного неважного спектакля ради отдельных лучей, сияющих сквозь тучи.
Подобно тому как и исполнители и публика обычно не поднимаются до Моцарта, точно так же раввин и его конгрегация не поднимаются до Моисея. Но это отнюдь не означает, что Закон Моисея не является тем возвышенным Законом, который чтит мир, или что формы общественного поклонения, которое этот Закон вызывает, не способны оказывать своего воздействия на людей. Несомненно, что синагога при всех человеческих слабостях ее служителей выполняет эту задачу. В каждой синагоге на каждой службе присутствуют люди, для которых произносимые слова и совершаемые церемонии — это источник силы и мудрости. Иногда в синагоге таких людей мало, иногда много, но обычно они есть. Беглый взгляд случайного посетителя не может проникнуть в мысли и сердца таких людей: как удачно выразился один любитель джаза, этот посетитель «не видит того, на что смотрит».
Синагога
Когда-то, более двух тысяч лет назад, синагога была своего рода народной школой вероучения. В классической синагогальной архитектуре всегда предусматривались письменные столы, расположенные там, где больше всего света. По мере того как синагога вместе с еврейством перемещалась в другие страны, столы эти постепенно исчезали, и в современных американских синагогах их либо вовсе нет, либо они превратились в чисто декоративный элемент. Понятно, что раньше раввин ходил между столами, за которыми сидели его ученики, поясняя им Закон.
Подобно нашей американской доктрине, гласящей, что все люди созданы равными, — доктрине, которая, хоть мы и считаем ее чересчур романтичной, все же остается нашим жизненным идеалом, — подобно этой доктрине социальная аксиома иудаизма заключается в том, что евреи должны изучать Закон, начиная с пяти лет. И это изучение Торы продолжается всю жизнь. Лучшие ученики становятся раввинами, то есть учителями, в буквальном переводе. Однако согласно правилам иудаизма, преподаванием раввин отнюдь не занимается, — напротив, он учится вместе со своими учениками. Кто-то очень точно сказал о знатоке Талмуда: «Он умеет учиться». Согласно теоретическим нормам, еврей обязан трудиться ровно столько, сколько необходимо, чтобы прокормить семью, а остальное время — посвящать изучению Закона. В лучшем случае эту норму соблюдает один процент. Тем не менее в качестве жизненного идеала эта концепция наложила отпечаток на наши учреждения и наши обычаи. Ею определяется, например, литургия и атмосфера в синагоге, ею определяется то, что мы в синагоге делаем и как мы это делаем. Самая суть синагогальной службы — это чтение Торы, разделенной на пятьдесят два отрывка, — чтение, которое проводится раз в неделю в течение всего года, так что за год мы имеем возможность обозреть и обсудить весь Закон.