— А я? — спросила Ирина. — А Рустам?
— Я всегда говорил, что ты достойна большего, чем какой-то там получеченец.
— А Настя?
— А что Настя?
— Ваша дочь.
— Ирочка, — фыркнул он, — не смеши. Ты ее видела. Глупое злобное создание.
— Как вы могли, Артем Денисович! Эти лаборатории… женщины, за счет которых вы… как это все можно было?!
— Не надо, Ирочка. Поздно уже мою душу спасать. У этих ребят получится лучше. Галстук на шею, — он провел ладонью по горлу, — и — привет.
Он вдруг засмеялся — радостным, совсем не истерическим смехом. Как будто предстоящая казнь через повешение доставляла ему немало удовольствия. Как будто он ждал ее, как ребенок ожидает шоколадную конфетку.
Безумец.
В нем ничего не осталось от того человека, которого Ирина помнила еще со школьной скамьи. Абсолютно ничего. Разве только внешность.
— Да пропади оно все пропадом, Ира. Я хотел… чтобы ты была счастлива. Но ты поступила по своему, выскочила замуж за этого идиота… Ты сама все испортила, — он вдруг выругался, мерзко и грязно, мешая русские идиомы с идиомами из языка Оль-Лейран и вдруг добавил с дикой тоской в голосе:- Пропади оно все…
Он уткнулся лицом себе в колени. Ирине показалось вдруг, будто он плачет. Вся его поза выдавала боль и отчаяние. Не от поражения. Не от того, что поймали и скоро казнят. Здесь жило что-то другое. Ирине казалось, что еще миг, и она поймет, в чем дело, но понимание не приходило.
Пустота…
— Пойдем, — угрюмо сказал Клаверэль барлаг, беря Ирину за плечо.
Странно. Ненависти не было. Надо ненавидеть, проклинать, смерти желать и все такое. Но ненависти не было, только пустота.
Три шага. До двери всего три шага, но эти шаги показались Ирине вечностью.
Ирина не выдержала, обернулась:
— Артур Денисович… — выдохнула она сквозь слезы. — Я… Не могу вас ненавидеть… Простите…
— Еще скажи, что любишь, — насмешливо фыркнул он, не поднимая головы.
— Не люблю, — тихо ответила Ирина. — Но и ненавидеть — не могу тоже… Извините.
— Извиняешься еще перед этой падалью! — не выдержал Клаверэль барлаг.
Если бы дверь карцера была обычной, железной, барлаг бы ею хлопнул — с треском и лязгом. А так обошлось без лишнего шума. Ирина не ответила. Он не поймет. Ему не понять. Каково в кумире детства, замечательном учителе истории, уважаемом всеми человеке увидеть подлейшую сволочь, терроризировавшую половину обитаемой Галактики? "Не сотвори себе кумира". Верна библейская заповедь, слов нет, как верна!
"Больно", — снова подумала Ирина. Но опять не ощутила ничего. Пустота оказалась сильнее любой боли.
— Что с ним будет? — спросила она.
— Повесим! — свирепо заявил барлаг.
— Можно подумать, это вам поможет, — горько сказала Ирина. — Тем, кто погиб — не поможет уж точно.
— А ты что предлагаешь?! — вспылил барлаг. — Отпустить? Чтобы он вновь взялся за старое? Сейчас прямо и отпустим!
Ирина испытала вдруг чудовищную усталость. Да пропади оно все!
— Делай, что хочешь, — безразлично сказала она.
А-дмори леангрош сделался белым и пушистым, что твой котенок. Совесть заела, надо думать. Он исполнял все просьбы Ирины. Впрочем, просьб у нее набралось немного…
Лечить сына.
И похоронить Рустама… нет, хоронить было нечего, кроме горстки атомов, которые никто не стал бы собирать. Но хотя бы памятник… хотя бы видимость… чтобы хотя бы что-то. Крест с именем Рустама, на ставропольском кладбище, рядом с его дедушкой и бабушкой. Это представляло собой определенную сложность. У Ирины не осталось документов. Ничего не осталось. Сделать это легально не представлялось возможным. Пришлось обратиться к спецтехнологиям инопланетной цивилизации, как-то: гипнолигатору и искусству златокрылого Чисвирима Типаэска, военного психолога. Рустама.
Небольшой холмик над пустой могилой. И словно обрывается что-то в глубине души. Навсегда обрывается. Насовсем.
Иногда, отзвуком пережитого, возвращалось ощущение безумных качелей, треплющих разум сумасшедшим движением. Иногда грезились круги от нырявших в воду камней. Но чаще всего сжимала свои равнодушные объятия пустота.
И бороться с нею не оставалось ни желания ни сил.
Флаггерс увязался на кладбище вместе с Ириной. Она не возражала. Ей было все равно.
— Я немного знал твоего супруга, — сказал он. — Он был достойным человеком.
Ирина промолчала. Она не хотела разговаривать с ним.
— Ты просто очень многого не помнишь, — сказал он. — И это очень хорошо, что не помнишь…