Мы, затаив дыхание, продолжаем, как ни в чем ни бывало, торговаться, работать, говорить, шутить... А в душе вопрос: что с ней? Удастся ли ей выбраться с баржи на берег? Она по нему должна пройти. Мы ее увидим! Прошло не больше 11/2 минут. Я побежал на палубу, с которой виден высокий берег.
- Ушла, шепнул я Гаусману и Руссу. Они взглянули на берег, и в этот момент мы увидели, как она по краю берега спокойно, неторопливо шла... Не удержались бывшие здесь товарищи и бойко, вдохновенно запели дубинушку... Ушла! Но дойдет ли туда, в Россию, заграницу? Что будет с ней, молодой, энергичной, смелой? Что ждет ее в жизни?
Минут через десять я пошел по поручению товарищей предупредить некоторых, не знавших о побеге Федоровой, чтобы они ее не звали громко по имени. Я подошел к А. В. Быстрицкому. Осторожно разбудил его и говорю тихонько, на ухо:
- Александр Васильевич! Знаешь, Усти здесь больше нет. Она ушла. Когда выйдешь на палубу- не зови ее!
- Что ты дуришь! Чего выдумываешь? Это невозможно! Она бы сказала мне! Да и неправда это! Не верю! На кой чорт ты меня обманываешь!
- Да нет, ты успокойся, не шуми! Это правда, будь осторожнее, чтобы другие не обратили внимание. Иначе можем ей повредить.
А. Быстрицкий, обиженный, умолк. Быстро оделся и пошел бродить по барже, чтобы убедиться, что я не подшутил над ним.
Другие товарищи, узнав о событии, были бесконечно рады, но некоторые нечего греха таить - были недовольны.
- Это безнравственно, - горячились они, - подвергать риску целую группу людей, чуть ли не 75 человек, из-за спасения одного, да и может быть не лучшего. Вы обязаны были всех нас спросить, согласны ли мы, чтобы при таких условиях устраивать побег.
- Да и как вы посмели устраивать его, - горячились третьи, - когда дали капитану слово, что никто не убежит? Это безнравственно.
Мы молча выслушивали упреки, ибо наперед предвидели их. Отвечать - значит спорить, горячиться. Крик, шум поднять... А нам надо все сделать, чтобы побег скрыт был подольше. Ну, и отмалчивались...
День прошел в возбужденном состоянии. Наступил вечер. Поверка идет. Наскоро мы сладили чучело, уложили его на месте, которое занимала Устинья Федорова, прикрыли чучело серым халатом и, севши на корточки кругом него, читали вслух какой-то рассказ. С трепетом ждали поверки. Решетка наконец открылась. Вошел старший с ефрейтором, остановился у двери и глазом сосчитал арестантов. То же проделал ефрейтор и, подняв руку к козырьку, доложил старшему:
- Семьдесят пять!
- Ну, вот насчитал! Их. 74, а ты уж и 75 сосчитал. Ну, ладно! Верно. Все на месте. Спокойной ночи,
- Ух! - Мы спокойно вздохнули. До утра. А там опять волнение перед поверкой...
Так мы прожили 11 дней. Вплоть до Томска, где кончалось наше плавание по рекам, два раза в день мы волновались. Одно время, день на 7-ой или 8-ой, даже сами хотели заявить об исчезновении Усти... Но воздержались.
Побег был открыт в Томске.
В середине июня 1888 года мы подплывали к Томску.
Настроение тревожное. Сейчас разразится буря. Побег будет открыт очень быстро.
На барже, как только мы причалили, появилась приемочная комиссия и новый конвой. На палубу притащили стол, статейные списки, уселись полицмейстер, прокурор, офицер и наш капитан Мукалов. Нас выстроили отдельно от уголовных и начали вызывать по фамилиям, сначала каторжанок.
- Екатерина Тринидатская!
- Здесь! - Она вышла и встала в сторонке.
- Надежда Сигида!
- Здесь!
- Устинья Федорова!
Молчание...
- Устинья Федорова! Выходите скорее! Не задерживайте! Молчание...
- Федорова! Федорова! Где же она?
- Не знаем! Вероятно ушла куда-нибудь!
Долго ее звали. А ее все нет и нет. Мукалов вскочил, побежал к уголовной группе и там стал ее вызывать. Оказалось, Федорова есть, но не та.
- Старший! Где Федорова? На поверке была?
- Так точно была! Утром видал ее, сам подавал ей воду умываться!
- Отыскать ее! Может она в трюме спряталась?!
На глазах Мукалова слезы. Плаксивым голосом он обращается к нам:
- Скажите, где же она?
- Не знаем! Откуда нам знать?
- Что же вы со мной делаете? Губите меня! Ведь мне отвечать за нее придется.
Поиски длились долго, но, конечно, ни к чему не привели.
Наконец водворилась тишина. Комиссия продолжала приемку. А мы думали, что-то дальше будет?
Яркий солнечный день. Нас вывели с баржи, на берегу мы расположились отдельной группой. Густая цепь конвоя кругом. Лица серьезные, озлобленные. "Одна убежала; кто их знает, может еще кто побежит?".
Товарищ М. Барчинский вытащил свою скрипку, заиграл веселую песню, и мы ее подхватили.
На душе было легко. Устинья ушла!
Через некоторое время нас повели пешком к тюрьме, где мы должны были до дальнейшей отправки уже на места, кто по Западной Сибири; кто на Восток, пробыть дней 8-10.
У ворот тюрьмы мы остановились, и наш староста, подозревая, что партию хотят сразу разбить, заявил, что нам необходимо сначала осмотреть камеру, в которую нас хотят поместить.
После долгих препирательств и приезда полицмейстера, нам показали камеру, и мы согласились в ней остановиться. Но не успели мы войти, как, вопреки обещанию, камеру заперли на замок. Положение было затруднительное...
В камере не было ни воды, чтобы умыться, ни необходимого места. Да и заперты мы были вместе, женщины и мужчины, что тоже представляло мало удобства... Начали стучать в дверь... Ни ответа, ни привета. Часовой у дверей с винтовкой молчит.
Подымаем стук более энергичный. Ничего! Тогда Н. Л. Зотов решает просто:
- Высадим двери! Нельзя же людей оставлять в таком положении - ни еды, ни воды, ничего!
Недолго мы в те времена рассуждали. Вынули из нар длинную плаху, раскачали ее во всю и давай двигать дверь! Это подействовало. Сейчас же прибежал кто-то и отпер дверь. Через некоторое время прибежал прокурор и, запыхавшись, стал говорить успокоительным тоном:
- Что же это вы!? Ведь это бунт! Нельзя дверей ломать! К тому же я не приказывал запирать вас.
Но дело уже было сделано. Двери открыты, и мы в коридоре, часовой удален от камеры. Наша жизнь быстро вошла в колею. Стали готовиться к пешему путешествию от Томска до Иркутска.
В то время железной дороги не было. Предстояло пропутешествовать 2.500 верст! Но мы были молоды. Нас мало смущали трудности. В конце июня мы тронулись. Партия уголовных, семейных и нас, следовавших на восток, человек свыше 40.
Для багажа были нам даны подводы, на которых мы и посиживали во время пути, когда уставали. А женщины почти всю дорогу ехали. Конвой вел нас по всем строгостям. Цепь нас окружала и наблюдала за партией очень зорко. Дорога, по которой мы двигались, пролегала по густой тайге. Стоило только прорваться сквозь цепь - и прощай! Солдаты предупредили нас, что при малейшей попытке к побегу они будут стрелять по всей партии. Они были враждебно настроены, особенно к нам, и не раз, бывало, нам приходилось жутко. Так в одном месте, при переходе через мост, М. Гоц с кем-то из товарищей заговорился и ушел довольно далеко, шагов на 100, вперед. Их остановил старший, раскричался, вытащил револьвер и стал грозить. Еле-еле удалось его уговорить.
Путь был тяжелый. Ежедневно в пыли и жаре мы двигались сквозь тучи мошкары, невыносимо грызшей нас. Эта злая мелкая мошка тучами несется за нами, тучей плывет впереди нас, и нет возможности спастись от ее острых уколов. Она лезет в уши, в глаза, в нос, в рот и в ворот... Сетка из волос лошадиных тоже не помогала, сквозь петли всюду забиралась мошка! Сначала спасало гвоздичное масло, запах которого она не переносит, но у нас его было очень мало. И мы начали по примеру ямщиков мазаться жидким дегтем...
По дороге далеко не всегда было спокойно и удобно. Этапы, где мы проводили для отдыха целые сутки, отличались необычайной грязью. Стены, полы, нары полны клопов, блох и вшей. Этого этапного отдыха мы боялись, как огня. Лучше бывало на ночевках. Полуэтапы были вновь выстроены, обыкновенно расположены на краю деревни, а иногда просто в поле. Но подходила вторая половина августа. Темнело рано. По ночам становилось невыносимо холодно. Приходилось топить железные печки, а дров достать было трудно. Конвой не давал, и это вызывало нередко крупные столкновения. На помощь приходил Н. Зотов. Он всегда действовал! решительно.