Крючков побледнел. Облизнув сухим языком губы, спросил хрипло:
— Там, в биографии, я правду писал, но… Можно, я расскажу?
— Пожалуйста. За этим я тебя и пригласил. — Увидев, что Крючков достал из кармана металлический портсигар и нерешительно вертит его в руке, Шестаков сказал: — Кури, если хочешь.
Непослушными пальцами Крючков свернул из махорки и заранее заготовленной газетной бумажки папиросу, поднялся с табуретки, проговорил: «Я там, у двери», — и отошел к порогу. Прислонясь к притолоке, он курил и рассказывал:
— Когда война началась, мы в Монголии стояли. В степи, вот так же в землянках жили. Каждый день нападения японцев ждали. Рыли траншеи, доты сооружали. Противотанковых рвов накопали — сотни километров. Мы рыли, а песчаные бури их засыпали. Ну, дело не в том. Когда немцы к Москве подошли, редко кто из офицеров рапорт не подавал. Все Москву защищать хотели. Я тоже не раз просился. Однажды, улучив момент и минуя прямое начальство, самому комдиву рапорт отдал. За это мне командир полка пять суток ареста отломил. Вот так и шло. Офицеры обучали солдат, рядовых отправляли на фронт, а офицеры — сиди. Новое пополнение обучай. И тут такой случай. Один офицер потерял на ученьях пистолет. Судили, в штрафной отправили. Месяца через четыре получаем от него письмо. Так и так, тыловикам фронтовой привет! Бьет фашистов, из штрафного освободили, скоро звание восстановят. Ну и вот. Чуть позже со мной тоже случилось…
Крючков опять заволновался. Срывающимся от напряжения голосом спросил:
— Товарищ старший лейтенант… вы мне… поверить можете?
— Могу, — сказал Шестаков, сам почувствовав волнение.
От самоуверенности Крючкова, от его дерзкого тона не осталось следа. Он проговорил просительно, робко:
— Поверьте, пожалуйста… С тех пор как себя помню, никого ни о чем не просил. Ну, разве в детдомовской столовой добавки… Так то маленький был. А теперь прошу. Не делайте запроса в полк, где меня судили. Пожалуйста.
— Брось папиросу в печку, — сказал Шестаков, заметив, что окурок жжет Крючкову ногти. И добавил посуровевшим голосом: — Никого никогда не просил, значит в людей не веришь. И теперь можешь не говорить о своей тайне. Если сомневаешься, что тебе поверят.
— Да как же не говорить? — заторопился Крючков. — Ведь пистолет-то я не терял. На крыше своей землянки его зарыл. А потом, из штрафного, послал письмо командиру полка. Пистолет нашли в сохранности… Вот. Сделаете вы запрос, укажете адрес, и меня хлоп — назад в Монголию. И получится — штрафной зря, все зря…
— Вот оно что! — удивился Шестаков.
— Это точно! — подхватил Крючков. — Полк наш на старом месте, и полковник тот же. Недавно письмо получил. Дружок верный в Монголии, офицер. Так он меня намеками предупредил. Командир полка разъярился, когда мой пистолет нашли. Тут же бумагу послал куда надо. Чтоб меня, как осужденного без состава преступления, вернули к месту службы. Но, видно, след потеряли. А все равно жду как на иголках… К пушке привык, артиллерия нравится. И дернула меня нелегкая командиру полка письмо тогда послать! Такой характер дрянной — знай, мол, наших. А ведь все аккуратно можно было сделать. Попросить бы дружка, и нашел бы он тот пистолет невзначай будто.
— Да, загадку ты задал, Аркадий, — вздохнул Шестаков и задумался.
Подумать было о чем. С одной стороны, следовало сообщить в полк, где разыскивают без вины осужденного Крючкова, добровольно замаравшего свою биографию, лишившегося офицерского звания. С другой стороны, вот он, живой человек, прислонясь к притолоке, ждет своей участи. Он доверился. Иначе ведь мог сказать, что забыл номер полевой почты, мог дать номер неверный. Он не пошел на это. Хотя в тот момент полагал, что сведения нужны для заведения нового «дела». Он доверился, он просит… Ну, отправить его в прежний полк — будет ли он там хорошим офицером? Сомнительно. Ну, а здесь?
— Здесь должен быть! — вслух сказал Шестаков и встал с топчана. Шагнул к Крючкову: — Пусть будет по-твоему, Аркадий! С запросом подождем. Служи здесь. Как следует. Все, что я смогу, сделаю. Может, сперва будешь командовать орудием. Потом об офицерском звании похлопочем. В артиллерии-то как? Силен?
— Пушку знаю. Приборы тоже. Уставы осилю.
— Хорошо. Только еще вот что, — Шестаков впервые улыбнулся, — ты, Аркадий, с товарищами будь помягче, подушевней. А с начальством не задирайся. Иначе трудно мне будет за тебя хлопотать. Вот. Если ты все сказал, можешь идти. Всего доброго.