Легкий шорох отворяемой двери, санитар Баранов заглянул из прихожей, сказал:
— Дверь отворить надо, а то от печки к вам тепло не идет.
— Отвори, — безучастно сказала Беловодская и отвела взгляд от широкоскулого, обветренного лица санитара.
Она еще несколько минут сидела неподвижно. Потом встала, поправила волосы. Только теперь она почувствовала, как устала за день. Подойдя к кровати в левом углу, она откинула серое одеяло, потрогала тугую и жесткую, как мешок с овсом, подушку.
Чужая кровать. Набитый сухим бурьяном, с пролежнями по форме чужого тела матрас. И вещи и люди чужие.
Она вернулась к столу, поднесла коптилку к банкам с медикаментами. Отыскав нужную надпись, достала таблетки снотворного. Запить таблетки было нечем. Повернувшись, она встретилась взглядом с Барановым. Он стоял в полуотворенной двери, прислонясь плечом к перегородке, и внимательно смотрел на свою начальницу.
Беловодская поспешно, словно ее уличили в дурном поступке, положила таблетки на стол, спросила:
— Что?
— Гляжу, — сказал санитар.
— На что?
— На вас.
Беловодская строго посмотрела на своего подчиненного, но тот не отвел черных раскосых глаз.
— Не серчайте. Старшая дочь у меня на вас похожа… росточком и голосом. Я еще давеча приметил.
Он проговорил это как-то уютно, по-домашнему.
— Сколько же вам лет? — спросила Беловодская.
— Сорок пятый, однако. Думал в кавалерию попасть — не взяли. Угодил как раз в санитары. Ну, да и тут кто-то должен. Жалко — коней только нет, все машины. Я ведь как коня увижу — задрожу весь, до смерти люблю их. До войны в коневодческом совхозе работал.
Беловодская пододвинула к двери табуретку, попросила:
— Садитесь. Расскажите про лошадей.
— А как про них расскажешь? — заулыбался санитар.
Он отворил дверь совсем, так что стало видно топившуюся печку, грубо сложенную из камней, и освещенный дрожащий прямоугольник на полу перед поддувалом.
— Как про коней расскажешь? Их только видеть и чувствовать можно. Да и что я? Я простым конюхом был. Мое дело кормить, растить. Вот отец мой, так тот, однако, всякого коня объездить мог, не хуже коренного бурята.
— А вы разве не бурят?
— По матери только, а отец мой был русский. Из Расеи в Сибирь сосланный.
— Политический?
— Не, по конской же части.
— Как это?
— У господ коней уводил. Приглянется рысак наипервейший, отец изловчится и — тю-тю его!
— Конокрад, значит?
— Не-е… Отец-то смолоду у знатных господ берейтором служил, вот на них и озлобился. Отец только кровными рысками интересовался, а конокрад — этот и у мужиков крадет. Отец — нет… Барановы мы по фамилии, — он сказал это так, будто одно упоминание этой фамилии отводило все подозрения от ее владельцев. Видно было, что Баранов не осуждал отчаянную «профессию» своего отца, он говорил о нем почтительно, весело. — Сколько раз били его, однако! А он отлежится — и опять. Потом уж сослали.
Баранов сидел на табуретке, попыхивал трубочкой, старательно направлял дым к печке, и рассказывал о лошадях. О лошадях и об отце — все вместе. Он делал большие паузы и в одну из них, заметив на столе таблетки, спросил озабоченно:
— Захворали с дороги?
— Так, голова побаливает.
— Сейчас чаю заварю покрепче, да и спать. Матрасик-то вам перебить нечем пока, но я водителям наказал, чтоб сена прихватили где-нибудь. А пока нет.
Он встал, сходил в свой угол за печкой, принес полушубок.
— Пока вот на матрас подстелите, и ладно будет.
— Спасибо. А что, у вас тут всегда так тихо?
— Тихо, однако. Немец иль ослаб, иль зубы точит на большое дело…
Снаружи послышались шаги, кто-то оступился, осыпав землю. И тотчас открылась дверь землянки. Баранов поспешил навстречу вошедшему.
Старшина из первой батареи, тот самый, которому Крючков, отправляясь в санчасть, показывал свой чирей, вошел за Барановым. Под мышкой у старшины большой темный сверток. Поздоровавшись, он огляделся и положил сверток на койку.
— Вот вещички вам прибыли. Простыни, наволочки, одеяло. Извиняюсь — припозднился. Старший лейтенант еще засветло велел, да все дела. Не надо ли еще чего?
— Спасибо, ничего больше не надо, — сказала Беловодская.
— Еще Алексей Иванович велел сказать, что к вам он завтра зайдет. А теперь у них партсобрание. — Старшина заторопился. — Ну, мне надо батарею спать укладывать.