— Вот ведь как… А что же кладовщик?
— Да ничего. Обещал — забыл. Вчера в дивизию за продуктами ездил, опять забыл.
— Вот как, — повторил капитан. — Хорошо. Это дело уладим. Непременно. — И спросил: — Может, теперь нам по пути? Если у вас нет других дел в батареях.
Беловодская молча повернулась и зашагала по траншее обратно. Костромин шел за ней следом. У автопарка он выскочил из траншеи, помог выбраться Беловодской. Как держал ее за обе руки, вытягивая наверх, так и простился.
Чуть позже Костромин осматривал автомашины в ровиках, давал указания водителям на случай ночной тревоги. Ни на минуту не забывал о налете бомбардировщиков и о самолетах-разведчиках. И в то же время он продолжал думать о встрече с Беловодской, как она хотела выскочить из траншеи, чтоб уступить дорогу начальнику. Еще бы. Ведь почти за две недели он так и не нашел десяти минут, чтоб поговорить с ней! И наводчик Зуев. Хороший наводчик. А вот не знал Костромин, что Зуев болен и все-таки не хочет отправляться в госпиталь. И Беловодская шла по этому делу не к нему, командиру дивизиона, а к его заместителю Алексею Ивановичу. Костромин поймал себя на том, что в мыслях он называет Шестакова по имени-отчеству, хотя в армии он так никого не называл и был против штатских привычек. Это были мысли разные, как будто без внутренней связи. Но связь эта, видимо, все же существовала, потому что Костромин вдруг подумал: «Эх, помягче бы надо с людьми. Но где тут! Пушки сами стрелять не будут. Учить надо людей, муштровать. Слаженность, точность, секунды. Остальное — после…»
Костромин побывал у разведчиков. Приказал с утра усилить посты наблюдения за воздухом. От разведчиков пошел в первую батарею.
Закат угасал. Передний край затаился, молчал. Ни орудийного выстрела, ни пулеметной очереди. Тишина. Полная, до неправдоподобия.
Костромин вышел на правый фланг дивизиона, к крайнему орудию. Здесь никого не было. Только парные патрули ходили в отдалении вдоль кустов у оврага.
Остановившись у орудия, Костромин огляделся. На западе светилась узкая полоса чистого неба. Цвет морской воды с золотистым оттенком. От надвигавшегося полога туч полоса быстро сужалась, становилась прозрачней — там угадывалась бездонная глубина. На опущенном горизонтально стволе орудия, на дульном чехле, лежал снег. Словно заячья шапка набекрень. От нее свисала тоненькая острая сосулька.
Искристая льдинка, оттеснив все мысли, напомнила Костромину о весне. Сегодня днем на наблюдательном пункте он впервые почувствовал, как жарко грело проглянувшее солнце. Солнце было нежелательно: оно слепило, мешало глядеть в стереотрубу, и Костромин злился. Сейчас, в синеватых сумерках, он почему-то пожалел об этом. А может, и не только об этом. Что-то похожее на тоску быстро, как боль, отозвалось в сердце. На фронте Костромина настигла вторая весна. Первая прошла незаметно, в боях. А вот эта — в тишине, без выстрелов, эта — хуже…
«Красивая. Особенно глаза. Что-то в них строгое и — грустное», — вдруг подумал Костромин. И с пронзительной отчетливостью вспомнил ее тонкие, растопыренные пальцы на бруствере и как сквозь эти пальцы брызнула жидкая глина.
Прямо через косогор Костромин зашагал к землянкам первой батареи.
На другой день к вечеру разыгралась метель. Северо-западный ветер налетал тугими порывами, мокрый снег валил густо. За какой-нибудь час совсем залепило и без того подслеповатые оконца землянок, завалило проходы так, что с трудом можно было отворить дверь.
Костромин приказал усилить охранение и менять часовых через каждые полчаса. Только в полночь, после проверки постов, он добрался, наконец, до своей землянки. Не раздеваясь, прилег на топчан и сразу же провалился в расслабляющую пустоту. Проснулся, когда кто-то сильно потряс его за плечо. Костромин вскочил, надел шапку, ощупал кобуру. И только теперь, в полутьме, разглядел своего ординарца Громова.
— Товарищ капитан, в штаб, немедленно. Связной прибегал.
С трудом преодолев сугроб в узком проходе перед дверью, капитан выбрался наружу. Все так же валил снег и ветер не стихал.
На бегу Костромин почти столкнулся с часовым, охранявшим штаб и землянку командира дивизиона. Часовой отскочил в сторону, но, узнав капитана, крикнул ему вслед:
— Там, в штабе…
Порыв ветра заглушил его слова.
Встревоженный, капитан пролез через сугроб в штаб. Дверь была приоткрыта, в широкую щель пробивалась тусклая полоса света и валил пар. Переступив порог, капитан невольно попятился.