В стереотрубу капитан видел, как наша пехота, продвинувшись вперед до лесных посадок, окапывалась у проволочных заграждений и вдоль проходов в минных полях, проделанных саперами ночью. Редкие цепи пехотинцев занимали значительное пространство по фронту. Однако молодые посадки соснового леса в этой части нейтральной полосы создавали видимость, что пехотные цепи гуще, чем они были на самом деле. Казалось, что пехотные полки наступают всем составом, а не отдельными батальонами. При оценке местности в штабе дивизии учли и эту деталь: молодые сосны, чуть ниже человеческого роста, затруднят противнику определение численности атакующих.
Под прикрытием артогня пехота продолжала окапываться, точно выполняя приказ: вперед не зарываться! Пусть немцы под губительным огнем нашей артиллерии начнут контратаку. Пусть двинутся их танки. Тогда наша пехота отойдет на исходные рубежи и использует все преимущества подготовленной обороны. В этом был стержень всего боя.
К полудню Костромина вызвал по рации Седьмой.
— Как дела? — спросил командир дивизии.
— Пока все в порядке, товарищ Седьмой.
— Хорошо. Не забывайте, что главный удар был нацелен на ваши позиции. Не в характере противника легко менять свои планы. Ждите танковой атаки.
— Слушаюсь, товарищ Седьмой!
С огневых позиций сообщили, что у них потери небольшие. Одна батарея сменила позицию и уже опять ведет огонь.
Капитан попросил к телефону Шестакова и сообщил ему о возможных танковых атаках.
— Что ж, встретим, голубчик, — заверил Алексей Иванович. — Вы-то там смотрите, а мы все-таки при орудиях, в обиду себя не дадим.
«Хорошо! Прекрасно! — думал капитан. — Все идет по-нашему».
Он закурил, похлопал по плечу Громова, который, чуть высунувшись из-за бруствера, смотрел в бинокль.
— Ничего, Громов, бой нас слушается!
Громов глянул из-под каски, которая была ему великовата, улыбнулся. Радист кричал в микрофон:
— Волга, я Волна, как слышно? Перехожу на прием!
Телефонист, прижав плечом трубку к уху, скручивал козью ножку.
Все было просто и ясно. Уже не было того напряженного волнения, как перед началом боя. Оставались только собранность и чувство ответственности. Все личное отошло далеко в глубь сознания. Ритм боя подчинял себе все, требовал экономного расходования сил.
После полудня Костромин понял: бой идет не так, как его планировали в штабе дивизии. На наш огонь артиллерии и тяжелых минометов немцы отвечали тем же. Но и только. Никаких контратак они не предпринимали. Относительное «благополучие» на поле боя как раз и было главной опасностью. Создавалось впечатление, что немцы разгадали замысел нашего командования и не хотят вводить свои силы в навязанный им бой. А если так, то, значит, немцы не отказались от своего плана и будут наступать позже, как задумали. Урон, нанесенный нашей артиллерией, вряд ли окончательно расстроит их замыслы.
Командир дивизии вызвал Костромина к телефону. Назвав ориентиры, полковник приказал:
— Приготовиться к переносу огня на правый фланг. Пехота пойдет за разрывами. Огонь — по моей команде. В дальнейшем дистанция между огневым валом и наступающими — сто пятьдесят метров. Понятно?
— Так точно, — ответил капитан, сознавая всю ответственность, какая возлагалась на него этим приказом.
Передав трубку телефонисту, капитан не спеша, со всей тщательностью подготовил данные для переноса огня. Подал команду на огневую, припал к биноклю. Мельком взглянув на левый фланг, где наша пехота окопалась в лощине, капитан все внимание сосредоточил на правом фланге. На участке, ограниченном ориентирами, — трубой кирпичного завода и видневшейся над лесом колокольней, — нужно было дать огневой вал дивизионом. Снаряды должны лечь точно в одну линию по фронту. Ошибка в дальности — преступление: осколки ударят по своим.
Дождавшись команды Седьмого, капитан открыл огонь. Двенадцать снарядов легли хорошо. Лишь седьмой и девятый справа упали с небольшим перелетом.
«Это ничего, — подумал капитан. — Лишь бы не было недолетов».
Приказав огневикам после каждого выстрела проверять установки, капитан уменьшил прицел на два деления. Еще на два. Теперь снаряды рвались в каких-нибудь ста пятидесяти метрах от окопавшейся нашей пехоты. В бинокль капитан видел взметнувшуюся стеной землю, мелькнувшие в дыму срубленные сосенки, столб с обрывком колючей проволоки.