На душе у Костромина было неспокойно. Вечер, проведенный с Юлией Андреевной, вновь и вновь проходил перед его внутренним взором во всех мельчайших подробностях. Припоминались слова наивной Кати. Не такие уж наивные слова. Костромину хотелось сейчас же отделить главное от случайного. Но этому мешало то, что он был все еще не один. Мысли его все еще были с Юлией Андреевной. Теперь она лежит одна в темноте, с открытыми глазами… О чем она думает?
Костромин вздохнул, пошел быстрее. Впереди его ждали дела, и их надо делать при любых обстоятельствах. Выкроить часть ночи на отдых, а с рассветом — на наблюдательный пункт. Да, это и есть главное…
В темноте послышались чьи-то шаги.
Костромин остановился, прислушался. Шаги стали отчетливее. Пригнувшись, Костромин различил две фигуры. Нет, это не патрули: фигуры двигались неуверенно и слишком близко друг к другу.
Костромин лег на землю, достал пистолет.
— Стой! Кто идет?
Никто не отозвался. Странные силуэты — один широкий и горбатый, другой тонкий — шли прямо на него.
— Стой! Стрелять буду! — крикнул Костромин громче.
— Не стреляй, дяденька, — послышался из темноты тоненький девчоночий голос.
Костромин вздрогнул от неожиданности. Подпустив идущих вплотную, он поднялся, направил луч фонарика на неизвестных.
Пожилая женщина с мешком за плечами несла на руках мальчика лет трех. Мальчик проснулся от света, открыл глаза, но, ослепленный, тотчас закрыл их снова. Рядом с женщиной стояла девочка лет двенадцати.
Костромин, жалея и негодуя, спросил:
— Вы что, оглохли? Почему не отвечаете, когда окликают?
— А чего отвечать-то, — сказала женщина. — Кому надо, тот сам подойдет.
— Вот дура! — вырвалось у Костромина. — Убьют ведь!
— Немцы не убили — свои не убьют. А коли и так — беда не велика, оно и лучше.
В голосе ее не было ни раздражения, ни злости, и от этих спокойных слов у Костромина по спине пробежали мурашки. Он опять на секунду включил фонарик.
Широкоскулое, еще не совсем старое, но изборожденное морщинами лицо, растрепанные волосы под грязным платком, неопределенного цвета и совершенно безучастные ко всему глаза. У девочки точно такие же потухшие глаза, тонкое, худое личико, руки, бессильно опущенные по бокам.
— Куда идете-то? — спросил Костромин.
— Туда, — неопределенно кивнула головой женщина. — Побираемся мы. Село тут должно быть, говорят, наши там. Может, дадут чего.
Костромин взял с рук женщины мальчика. Он был так неестественно легок, что Костромин испугался и вернул его обратно.
— Сколько ему лет?
— Должно, шестой пошел, — не сразу ответила женщина.
— Болеет?
— Должно, помирает. Хворь с голодухи пристала. Поначалу животом маялся, а теперь и совсем не ест.
В словах женщины нельзя было уловить ни жалости к собственному сыну, ни горя, и Костромину стало жутко.
А женщина нехотя продолжала:
— Двоих-то я уж схоронила, зимой еще. А эти вот мучаются. Мужик-то мой с первого дня на войну пошел, пропал давно.
— Он в артиллерии был, — сказала девочка тоже спокойно.
То ли от того, что девочка упомянула близкий Костромину род войск, то ли от спокойствия ее матери, с которым она говорила о смерти, Костромин вдруг почувствовал, как словно шнурком ему затянули горло. Что это они?.. Умирают заранее. До того, как пришла смерть.
— На вот, посвети мне, — сказал Костромин, вкладывая девочке в руку включенный фонарик. Стал на колено, достал из планшетки листок бумаги и карандаш.
«Юлия Андреевна!
Прими женщину с детьми. Сделай для них все возможное. Мальчик умирает».
Тонкая протянутая рука девочки дрожала, зайчик света прыгал по бумаге. Костромин торопливо написал свою фамилию. Ставя точку, сломал карандаш.
— Вот, — сказал Костромин, подавая записку девочке, — это отдашь врачу, Юлии Андреевне. Запомнишь?
— Запомню.
— Идемте, я провожу вас до села.
Когда их остановил патруль, Костромин подошел к солдату и объяснил ему свою просьбу.
— Что ж, — сказал солдат, — проводить можно, все равно я хожу в этом направлении.
Костромин глянул на часы и быстро зашагал знакомым путем в сторону огневых позиций.
Наблюдательный пункт расположился на крутом берегу реки. На той стороне все было спокойно, ничего подозрительного. Дождь ночью так и не собрался. Тихо колыхались от утреннего ветерка сухие былинки травы, тускло блестела река на повороте.