Феколка
В Нину Киселеву стреляли из пулемета, когда они с мамой убегали от фашистов в лес.
Она обернулась.
«И зачем ты только оборачивалась?» много раз спрашивала ее потом мама. А дело было очень просто — ей ужасно хотелось посмотреть в последний раз на Феколку. Феколка — это телочка, совсем молоденькая, с такими мягкими губами и доверчивыми глазами.
Пуля попала Нине в лицо и раздробила челюсть.
Раненная, она все-таки уползала вместе с матерью от врагов.
Им удалось уйти. Но мороз был слишком жесток. Ей пришлось оставить в операционной свои пальчики.
— Как я теперь буду пасти Феколку, когда она вырастет?— спрашивает Нина сестру, задумчиво глядя на свои забинтованные ноги.
Сама
Валя Башлыкова из деревни Черная Московской области уже сидит сейчас в своей кроватке. Ей пять лет, она сама ест свой суп и яичко — очень медленно, бережно, еще неуверенными руками. Она так много потеряла крови, что личико ее совершенно прозрачно.
Ее тоже выгнали на мороз без обуви. Мать умоляла оставить девочку в избе — ее в ответ ударили прикладом.
Валя сама сбрасывает одеяло с ножек — она все хочет делать сама. Вместо ног забинтованные обрубки.
Валя говорит серьезно, не улыбаясь:
— Мне сделают башмаки, и я сама буду ходить. Сестрица, я буду ходить?
Она поднимает на сестру огромные и печальные свои глаза.
— Конечно, будешь, Валечка, — отвечает ей сестра неестественно живым и веселым голосом и отворачивается.
Последнее слово
Деревня Вани Громова, Новинки Волоколамского района, в начале зимы оказалась на линии фронта.
Ваня видел первую немецкую атаку. Они шли в рост, пытаясь внести панику в ряды наших бойцов. Ваня отнесся к атаке так же спокойно, как и бойцы.
Когда подбило ноги двум связным, Ваня волоком вытащил их из огня, перевязал, отвез в лазарет и опять вернулся.
Наши прикрывали отход на новые позиции. Когда они стали отходить, Ваня нашел еще раненого. Пока он его перевязывал, в деревню вошли немцы. Ваню как пленного отправили в штаб.
Его ввели в избу, где были два офицера, переводчик и еще трое военных. В углу у печки сидела старушка-хозяйка.
Его спрашивали, не солдат ли он, не коммунист ли. Ваня, улыбаясь, ответил, что у нас ни в армию, ни в партию не берут малолетних.
После краткого допроса старушку выгнали. Офицер выдвинул на середину избы стол. Ваня решил, что его будут вешать. Но офицер сказал ему: «Шпать, шпать» и положил голову на руку.
«Ну, значит, не повесят», подумал Ваня и лег.
Офицер снял с себя ремни, раздвинул Ване ноги и привязал их к ножкам стола. Ремней нехватило, сняли их у переводчика и еще у одного. Затянули руки ремнями и сели курить. Если мальчик шевелился, кричали на него.
Он лежал и смотрел на мучителей. Взгляд его был, видимо, ужасен — один из фашистов прикрыл ему глаза рукой и еще пальцем погрозил: «Не гляди!» и ушел во двор.
Через несколько минут вернулся, в руках у него была слесарная ножовочная пила. Опять крикнул: «Рус, не гляди!»
Но он глядел не отрываясь. Мальчишеская гордость не позволяла закрыть глаза. Голова у него свесилась за край стола, руки затекли, но он все смотрел.
Все шестеро, пересмеиваясь, столпились возле связанного ребенка, оттянули ему раненую правую руку. Мальчик вдруг почувствовал на руке острый холодок стали.
— Уже начали пилить, а я все не верю, — говорит Ваня, — не верю, что могут такое сделать.
Они могут всё: шесть взрослых мужчин, покуривая и смеясь, пилили руку ребенку.
Ваня не помнит, кричал ли он. Может быть, даже не кричал.
— Как перепилили кожу, так я стал без памяти.
Когда Ваня пришел в себя, изба была пуста, он лежал на полу, залитом кровью, подле него стоял на коленях русский санитар и бережно гладил его по взмокшей голове, приговаривая участливо: «Ничего, паренек, не робей, я крепко перевязал».
Ваня думал, что он уже у своих, что его отбили. Оказалось, санитар, тоже пленный, остался в селе с тяжело раненными. Его вызвали, чтобы перевязать Ване руку. Кисть была отпилена начисто.
«Знаешь, они смеялись, — рассказывал Ване санитар, — говорили: «Ты больше зольдат никс, стрелять никс» — воевать никогда не сможешь».
«Ну, это мы посмотрим — никс или как! Мое слово последнее», ответил мальчик, снова теряя сознание.
Ваня через три недели убежал от фашистов к матери. Живя в деревне, с гноящейся рукой он ухитрялся помогать партизанам. Когда вошла Красная армия, его отвезли в госпиталь. Сейчас рука уже подживает.