— Куда это мы пойдем от своих домов? У кого дети малые, у кого старики немощные. Да и как это город свой родной без присмотра оставить? Работать больше надо, чтоб армия наша ни в чем не нуждалась, вот и выстоим! Еще и назад фашистов поганых погоним. Не век же им по земле нашей разгуливать…
И работала. От темна до темна. И успевала помочь тем, кто нуждался в помощи, забывая о собственном доме.
— Ты у меня, дочечка, умница, понимаешь, какое нынче время трудное, — говорила она Вале, — потерпи уж…
И девочка терпела и холод и одиночество. Чтобы согреться, она забиралась в самый угол широченной маминой кровати, натягивала на себя все одеяла и думала. О Коле, который приходил теперь, когда она спала, и такой усталый, что засыпал, даже не раздеваясь. О Толике, который вдруг заболел да и умер. Кого бомбами убивает, а кто вот так, непонятно, от чего. А может, это только ей непонятно?..
Погрустив о Толике, Валя начинала думать о войне. Вспоминала все, что знала о войнах. Мальчишки на их улице любили играть в красных и белых, в казаков-разбойников; иной раз воевали по-настоящему — двор на двор, но заканчивались эти сражения благополучно, а главное, быстро. Видела войну в кино, даже плакала, когда утонул Чапаев. И про этих — как их там — псов-рыцарей немецких кино видела. У них еще шлемы были ужас какие страшные, с рогами! Но Александр Невский и его дружина быстро с этими псами расправились.
А еще Игорек рассказывал, как воевал его отец, — на настоящем бронепоезде. Правда, самого бронепоезда Валя не видела ни в кино, ни в жизни. Она представляла его огромным чудищем вроде Змея Горыныча, только вместо голов у него — пушки. Изрыгая огонь, медленно ползет он по степи, а дядя Володя сидит верхом и шашкой срубает белякам головы. Вале их совсем не жалко, потому что беляки эти против народа. И про Буденного она слышала, даже песню знает: «Никто пути пройденного у нас не отберет, конная Буденного дивизия, вперед!» Буденовцы мчались на конях туда, где засел враг, и прогоняли его. Ну а эта война ни на что не похожа, не поймешь, где она — везде, что ли? И кончится ли когда-нибудь…
От этих мыслей, таких невеселых, да еще от того, что все считают ее почему-то малышкой, бесполезным человеком, девочке хотелось плакать. Но плакать нельзя, потому что тогда и в самом деле получится, что она маленькая.
Укладываясь поудобнее, Валя подняла глаза на черную картонную тарелку, висевшую над дверью. Радио. Негромкая мелодия плывет по комнате. Валя любит такую вот негромкую, красивую музыку, но сейчас пусть бы ее выключили. А тети и дяди, голоса которых она так хорошо знает, сказали бы на весь мир: «Люди, война кончилась! Мы победили!» Тогда вспыхнули бы на улицах фонари и никто не стал бы завешивать одеялами окна — пусть себе светятся! Не рвались бы бомбы. И пришел бы отец. А мать с радости накупила бы много хлеба — целую буханку. Может — две! И сахару! И молока! А тетя Нади снова бы стала продавать мороженое возле «Буревестника». Это очень интересно — продавать мороженое. Сначала нужно взять круглую вафлю — а на каждой из них чье-то имя! — и опустить ее в металлическое гнездышко, потом набрать ложкой мороженого из специального бачка, в котором всегда холодно, потому что он обложен льдинками, и заполнить им это гнездышко. А потом сверху снова положить вафельный кружок и нажать внизу какую-то штуковину. Пожалуйста, кушайте на здоровье! Но сначала посмотрите, какие имена попались вам — может, одно из них будет вашим собственным. Значит, оно счастливое. Вале всегда попадалось ее имя.
— Что ли ты нарочно подкладываешь? — допытывалась она у тети Нади. А та только посмеивалась:
— Ну вот еще, разве есть у меня время?
Она и впрямь едва успевала щелкать своей машинкой — таким оно вкусным было, это мороженое, что каждому хотелось его попробовать… Хорошо было до войны!
Девочка улыбнулась от приятных воспоминаний, да так и заснула. Личико ее было таким просветленным, что Нина Нейгоф, войдя в комнату, не стала будить свою маленькую подружку. Она положила на край стола — тот, что был поближе к кровати, — кусок хлеба и вышла, тихо притворив за собой дверь. Спи, девчушка, пусть ничто не потревожит твой сон.
Но пожелание ее не исполнилось: едва опустились на землю сумерки, вокруг завыло, загрохотало, засвистело. По соседней крыше гулко застучали кованые Яшкины ботинки. «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» — надрывалась черная тарелка. Не дадут поспать… Валя накрылась с головой и уползла в самый дальний угол кровати. Влетевший в комнату Коля не сразу отыскал ее в куче тряпья. Схватил в охапку вместе с одеялом, вынес на улицу.