— Сегодня без пересадок, — радуются за меня ребята. — Мы ждем вас не в школе…
Я записываю адрес и, пока еду в троллейбусе, гадаю, какой сюрприз приготовили мне орлята 91-й школы, те самые, что в один из дней освобождения Ростова пришли на Ульяновскую улицу и усыпали фиалками и подснежниками весь двор дома № 27.
Я нашла ребят в квартире Куцепиных. Они пришли к человеку, имя которого узнали в Таганрогском музее краеведения, там они заканчивали поход по местам боев на Миус-фронте. Гвардии капитан Куцепин, первым ворвавшийся в Таганрог с ротой автоматчиков, был награжден орденом Александра Невского! Они узнали, что Василий Тимофеевич еще совсем мальчишкой партизанил вместе с Сергеем Лазо, устанавливал Советскую власть на Дальнем Востоке. И что он жив. И живет в Ростове!
Пропыленные в пятидневном походе, с рюкзаками, набитыми осколками войны, с охапками душистых полевых цветов пришли они к нему прямо с вокзала. И увидели человека, прикованного к постели. Он не может подняться, не может пошевелить своей единственной рукой. Война отняла у него даже речь. Но в мерцающих глазах светится разум. А сейчас в них радость! Повязанный ребятами пионерский галстук бросает живые блики на его бледное лицо, губы шевелятся: ребята поют, и он пытается подхватить мелодию…
Это была первая встреча ребят с подвигом и мужеством. И верностью тоже. Потому что сердцами своими поняли мальчишки и девчонки: только любовь Елизаветы Григорьевны, жены Куцепина, помогла вырвать его из рук смерти, только любовь помогает ей вершить этот каждодневный подвиг верности.
Много лет будут приходить они в этот дом, принося с собой дыхание жизни, а когда вырастут — приведут сюда своих детей.
Я вспомнила сейчас об этом потому, что в одной из поздравительных открыток куцепинцы напишут: «Наш путь на улицу Серафимовича проходил через Ульяновскую».
Через ту улицу, по которой далеким студеным днем шагала рядом с матерью девочка в старенькой вязаной шапочке.
Когда Мария Ивановна постучала в первый дом, сердце ее гулко забилось. Но уже через минуту страх сменился острой жалостью.
— Извиняйте, что не прибрано, — встретила их хозяйка холодного, неуютного дома. — Как на сына похоронка пришла — будто подкосило меня. Ни жить, ни дышать, ни плакать… Спасибо людям — кто водички принесет, кто едой поделится, а мальчуганы, смотришь, дровишек подкинут…
— Дровишек и мы вечерком притащим, — пообещала Мария Ивановна. — А сейчас просьба великая: может, чашка-кружка лишняя завалялась, одеялко какое старое. Зачем — не спрашивай, надо.
— Все, что видишь, то и бери, раз надо.
У Вали горели щеки, когда она помогала матери укладывать сумку. Ей было нестерпимо жарко в этой ледяной комнате. Просить, даже если не для себя, все равно трудно…
В соседнем доме были одни ребятишки.
— А мамка где? — спросила Мария Ивановна у закутанного в невероятное тряпье мальчугана лет семи.
— Там, — неопределенно махнул он рукой. И добавил: — Еду ищет. А то ревут — никакого сладу нет. — Он кивнул в сторону малышей, сидящих, тесно прижавшись друг к другу, на кровати с глубоко провалившейся сеткой. Их было трое, один одного меньше. — Несознательные они, не понимают, что война, — оправдывал он своих братиков.
— Пойдем, — нетерпеливо шепнула матери Валя и потянула ее за рукав.
— Пойдем, дочка. Здесь грех что-нибудь просить.
Они перешли улицу наискосок, постучали в окошко. Шторка дрогнула, за стеклом показалось испуганное женское лицо. Увидев Марию Ивановну, женщина успокоилась и гостеприимно распахнула двери. Даже не дослушала — метнулась в кладовку, вытащила оттуда матрац, две подушки, старый ковер и два одеяла. Тюки получились довольно внушительные, и она подхватила один из них, донесла до кизимовского дома.
Узнав, в чем дело, засуетились соседки, прибежал Коля Крамаренко, и к вечеру в тесной квартире Марии Ивановны негде было повернуться.
Когда стемнело, вещи были перенесены в подвал. Матрацы разложили в ряд, подальше от сырых, холодных стен. Прикрыли одеялами. На большом ящике разложили чашки, кружки, тарелки. Посредине поставили лампу.
— Как тут хорошо стало! — радовалась Валя.
Очень ей хотелось, чтобы исстрадавшиеся в неволе люди, чудом вырвавшиеся из плена, нашли в этом подвале хоть капельку тепла и уюта.
— Вот бы печку поставить, — мечтала она вслух.
— Нельзя печку — дым-то куда поползет? На улицу. Фашисты враз догадаются. Мы вот с тобой сейчас выйдем да лаз этот понадежнее прикроем.