Любили мальчишки книги Аркадия Гайдара. Особенно «Школу», «РВС», «Военную тайну». А когда «Пионерская правда» начала печатать повесть «Тимур и его команда», с нетерпением ожидали каждый номер.
— Вот это пацан! — восхищался Тимуром Витя.
— А из таких, как Мишка Квакин, получаются люди, вроде нашего Кости, — сурово сдвигал брови Коля Кизим, и его смуглое лицо темнело.
Костя, пьянчужка и хулиган, был уже совсем взрослый парень. Частенько он появлялся на улице нетрезвым, зло ругался последними словами, не стесняясь ни детей, ни женщин, грозился кого-то убить, кому-то отомстить.
— Шалапут, — коротко говорила Мария Ивановна. — Хоть говори ему, хоть нет — не понимает. Я уж замучилась с ним.
— И на что он тебе сдался? — искренне удивлялся Антон Никанорович. — Конченый он человек, пьяница, никакими речами его не проймешь.
— Да как же так! — волновалась Мария Ивановна. — Что ж у него, совести совсем нет?
Колина мама свято верила, что совесть есть у каждого. И сама старалась жить по совести, и детям наказывала. Коле иной раз приходилось с ней поспорить — не во всем соглашался он с матерью, особенно когда речь заходила о попадье. Поп, после того как в их дворе снесли церковь, запил и куда-то запропастился, попадья же так и осталась тут жить, жалуясь на судьбу, одиночество и болячки.
— Она только притворяется хворой, — хмурился мальчуган. — С чего ей болеть? Сроду не работала. И пользы от нее людям никакой.
— Зря ты, Колюшка, — мягко укоряла сына мать. — В трудные времена люди к ним за утешением шли. Голод, холод, разруха, а придет человек в церковь, помолится, слова всякие добрые послушает, ему и полегчает.
— Не больно-то от слов легчает, — не сдавался Коля. — Сама, небось, ей не молитвами помогаешь.
— Это уж кто как может, — уклончиво отвечала мать. И, захватив ведро, бежала к колонке, оттуда к матушкиному крыльцу — полы мыть. Такой уж она была, Колина мама.
Однажды Мария Ивановна привела в дом двух мальчишек лет по шестнадцать.
— Пусть у нас поживут, пока ремесленное кончат. Детдомовские они, отца-матери нету, одиноко им. Нам с Антошей сыночками будут, вам — братьями.
Так в тесном, врытом в землю домике Кизимов появились Степа Сидоркин и Коля Сидоренко, которого тут же окрестили Колей Беленьким: когда в доме два Коли, надо же что-то придумать…
— В тесноте, да не в обиде, — весело приговаривала Мария Ивановна, освобождая под жилье кладовку.
Муж только посмеивался, зато дети — и Коля, и Толик, и Валечка — радовались от всего сердца. Еще бы — сразу два старших брата. Да еще какие — оба высокие, красивые, веселые!
В их большой дружной семье, пожалуй, только один Толик доставлял много хлопот.
— Что за человек, — вслух удивлялась Валя, — только что в комнате был — и нету! В соседний двор — нет чтоб пробежать по улице — в окно лазит. Мать не велит, а ему хоть кол на голове чеши.
— Не чеши, а теши, — поправлял сестренку Коля и тоже укоризненно покачивал головой: экий неслух, этот малой. Подрастет — такой же озорник будет, как Яшка Загребельный.
Яшка жил рядом, в том самом дворе, где жили Нейгофы и куда, ради экономии времени, лазил в окно Толик. И никакой он, Яшка, не озорник, просто натура у него такая неспокойная. Живого, непоседливого мальчугана можно было увидеть даже на крыше, которая жутко грохотала от одного прикосновения его подбитых железками ботинок.
— Вот супостат, — ворчал сосед Иван Лопатин. — Креста на нем нет. Покою — ни днем, ни ночью…
Про ночь это он зря. Ночью Яшка спал как убитый. И когда брал в руки гитару, тоже затихал. Но по привычке, наверное, соседей раздражали даже мелодичные звуки, если они исходили из-под Яшкиных рук.
Однажды, когда сидел он тихо-мирно, подбирая мелодию полюбившейся соседской девчонке песни про ночь над Белградом, обрушился на него поток холодной воды. Добро бы из своих кто окатил, а то ведь и не соседка даже — за два двора живет. Он ей и не вредил… кажется. Зато теперь сам бог велел. Только с умом надо, чтоб ни-ни. А то совсем житья не станет.
На выдумки Яшка был горазд. Через полчаса, подойдя с самым невинным видом к дому своей обидчицы, он коротким сильным взмахом швырнул в раскрытое окно намазанную скипидаром кошку. Та, высвободившись наконец из сильных Яшкиных рук, намертво сжимавших ей рот и лапы, с диким воплем вцепилась в тюлевую занавеску. Послышался треск, грохот, звон… Пока хозяйка, с криком метнувшаяся из двора в комнату, разбиралась что к чему, озорника и след простыл. Он был уже дома и, сидя за столом, как ни в чем не бывало перебирал учебники.