ДЕКАДА ЛИТОВСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
И ИСКУССТВА В МОСКВЕ
О расцвете национальных культур в советских республиках призваны были свидетельствовать проводимые время от времени в Москве декады литературы и искусства одной из республик. Естественно, что столь важному политическому мероприятию придавалось очень важное значение, и подготовка к нему начиналась задолго до намеченного срока. Главной заботой был отбор репертуара, достойного представить искусство республики. В программах концертов непременно должна была отразиться нерасторжимая связь с великой русской культурой, дружба и взаимопроникновение искусств братских республик и главным образом — творческие достижения своих, национальных композиторов, поэтов и исполнителей. Поэтому намечаемые к исполнению произведения прослушивали, обсуждали, заменяли другими и снова прослушивали, и опять обсуждали. Окончательно каждую программу принимала правительственная комиссия, возглавляемая секретарем ЦК компартии Литвы по агитации и пропаганде. Празднично-нарядным должен был быть и внешний вид исполнителей. Дирижерам, артистам хора и оркестра шили новые фраки. Лучшие модельеры Дома моделей трудились над эскизами концертных платьев для каждой солистки, для артисток хора, над комплектами костюмов для ансамбля народной песни и танца и коллективов художественной самодеятельности. (А чтобы поднять исполнительский уровень последних, участниками самодеятельности временно "становились" и студенты консерватории). Все эти эскизы, а также макеты афиш, плакатов и программок концертов тоже проходили через многочисленные обсуждения, доработки, усовершенствования. Декада литовской литературы и искусства была назначена на конец февраля — начало марта 1954-го года. И никого не удивило — многие даже не вспомнили, что она совпадает с первой годовщиной со дня смерти Сталина. Мы уже успели отвыкнуть от прежних ежедневных восхвалений и даже упоминаний его имени. Чтобы подчеркнуть исключительную политическую важность этого мероприятия, Федаравичюс издал длиннющий приказ, в котором каждому сотруднику подробно были изложены его обязанности (которые, кстати, были те же, что и в каждодневной работе). Под каждым пунктом был указан ответственный за выполнение данной работы. И ничего, что им оказывался сам исполнитель. Я, например, отвечала за составление биографий и обеспечение снимков участвующих в декаде дирижеров, солистов и коллективов для буклета, макетов афиш и программок концертов, а также за отправку в Москву подстрочных переводов на русский язык всех исполняемых на литовском языке песен. Готовить подстрочники — а этим приходилось заниматься перед каждой гастрольной поездкой наших исполнителей за пределы республики — я не любила, — это было очень скучно. Для декады же этих подстрочников надо было готовить великое множество (на случай замены, бисов, дополнительного выступления). К тому же в декадном репертуаре оказалась и самая надоевшая мне песня "Дочь ветра" композитора Ст. Шимкуса. Слов в ней было всего четырнадцать: "Добрые люди мне говорили, что я родилась из любви и ветра, и ничего больше". Достоверность этого утверждения меня не касалась, но раздражало, что, поскольку песня полифоническая, эти "и ничего больше" бесконечно повторяли, вступая друг за другом, отдельные группы голосов. И мне следовало напечатать
все эти "и больше ничего", "и больше ничего", "и больше ничего" точно столько же раз, сколько их повторяют. Про себя чертыхаясь, я ими заполняла почти две страницы. Лишь одного пункта в этом директорском приказе не было: что заведующему отделом кадров Жабинскому поручается в кратчайший срок составить список лиц, допускаемых к участию в декаде. Вопрос, кого допускают к участию в декаде, решал курировавший Филармонию уполномоченный КГБ Мальцев. Теперь он приходил в отдел кадров каждое утро, изучал анкету каждого кандидата, что-то сверял с собственными записями и только после этого говорил, включать ли данного кандидата в список допускаемых или не включать. Не допустил он семь человек. Среди отвергнутых была и Филомена. Но, видно, не из-за того, что тогда, на траурном митинге, она не встала — этого Мальцев, похоже, не знал. У всех семерых недопущенных кто-то из родственников был в ссылке. Я очень удивилась, узнав, что тоже включена в список. Оказывается, для того, чтобы на концертах, которые поведут московские ведущие, находиться при них за кулисами и "ставить" правильное произношение литовских фамилий. Кроме того, должна на всякий случай взять с собою русскую пишущую машинку. Ехали мы все одним поездом. Встречали нас на Белорусском вокзале с оркестром, цветами, приветственными речами. На улицах, по которым нас везли в гостиницу, мы видели свои плакаты и афиши. Все концерты я просидела, как мне полагалось, репетируя с ведущими произношение литовских фамилий за кулисами Большого и Малого залов консерватории. И радовалась, что зато заключительный концерт в Большом театре буду слушать из зала. За кулисами я была нужна только во время генеральной репетиции. Но мечта не сбылась. На сей раз мне за кулисами во время концерта была отведена совсем другая роль… Концерт открывался исполнением Государственного гимна Литовской ССР. Дирижировать должен был один из его авторов — известный композитор, дирижер и пианист Балис Дварионас. Во второй раз встать за дирижерский пульт ему предстояло уже в самом конце вечера — дирижировать финалом его концерта для скрипки с оркестром, удостоенного Сталинской премии первой степени. Мы не знали, всегда ли пропуска за кулисы Большого театра выдают отдельно на репетицию и отдельно на концерт, но на этот раз, может, оттого, что ожидалось присутствие Маленкова и других членов правительства, дневные пропуска у нас забрали, а на вечер участникам концерта выдали другие. Но жена Дварионаса, сама профессор Консерватории, сопровождавшая мужа, этот пропуск не получила. Под каким предлогом Федаравичюс получил пропуск для меня, не знаю. Он мне только сказал, что маэстро Дварионаса между началом первого отделения концерта и концом второго нельзя оставить одного, чтобы он не заглянул в буфет, и я все это время должна находиться при нем. Я очень расстроилась, что меня хотят превратить в "ангела-хранителя". Да и что я смогу сделать? Ведь меня он не послушается. Продирижировав гимном, маэстро вернулся в гримуборную, и я поплелась следом. Попытки занять его беседой были столь неуклюжи, что он явно догадался о порученной мне роли. От этого я еще больше смутилась. А он неожиданно пожаловался на духоту и предложил… составить ему компанию, и посидеть с ним в буфете. Я принялась его уверять, что здесь совсем не душно, что, наоборот, в буфете, наверно, шумно и накурено. Но он встал, поправил, как перед выходом на сцену, бабочку, одернул фалды фрака и подчеркнуто галантно предложил мне руку. Я хотела только одного — встретить кого-нибудь из наших, чтобы мне помогли, отговорили его. Но мы шли по совершенно пустому коридору. (Только позже я узнала, что всем коллективам было приказано сидеть в отведенных им гримерных, выходить только по приглашению помощника режиссера перед самым выступлением, а после него тоже всем вместе вернуться назад, якобы для того, чтобы не заблудиться.) Мои уверения, что в буфете многолюдно оказались неверными. Было пусто. Всего за двумя столиками, и то в разных углах, сидели по двое мужчин. Судя по их виду, хотя они были в штатском — из правительственной охраны, ведь в зале был Маленков. Маэстро опять подчеркнуто галантно отодвинул мне стул, и к моему ужасу предложил по-немецки: — Setz sich, bitte!