Рынок, магазины, уборка — все было на ней. Она и нынче поднялась чуть свет, купила мяса, картошки, круп. Корзина оттягивала руки, но нельзя было позволить себе остановиться передохнуть: ждало неоконченное сочинение по литературе, задачи по геометрии.
— Дина!
Дорогу ей преградили Шурка Бурцев и Алик Рудный.
— Идем в добровольное рабство: давай корзину, — предложил Шурка.
— Сама донесу. Чего увязались?
— Пардон! Мы не увязались, а, мягко говоря, напросились в провожатые. Иннеса не в настроении?
Шурка никогда не говорил просто. Именно эта черта привлекала в нем Ляльку и отталкивала Дину.
С полгода назад Бурцев начал дружить с Аликом Рудным, навязчиво рекламировал везде и всюду достоинства новоиспеченного друга. Алик-де и шахматист, и в искусстве разбирается, как никто в классе, и спортсмен. Дина втихую посмеивалась: спортсме-ен! На шею этого спортсмена посмотрите!
Недавно Дина стала замечать: Алик выделяет ее среди других девчонок. То пальто в раздевалке подаст, то провожает после уроков. В прошлое воскресенье на каток пригласил. Хотела отказаться, но, вспомнив, что о Рудном говорят, будто он здорово катается, согласилась.
Алик в самом деле катался мастерски, и вечер прошел бы отлично, не начни он «ухаживать».
— Разреши! — Рудный цепко взял Дину под руку.
— Пусти, — Дина рванула руку.
— Да что ты, Дин, маленькая?
Он снова потянул к себе ее руку, но Дина решительно высвободилась.
— Земля тебя плохо держит? В поводыре нуждаешься? — грубо спросила она.
Алик удивленно взглянул на нее, долго шел рядом молча.
— Хочешь знать, какой должна быть женщина? Как чай: крепко заваренная, горячая и не слишком сладкая. Вижу: ты крепко заваренная.
— И абсолютно не сладкая, — в тон ему ответила Дина, швырнула на плечо перевязанные коньки, ушла, не попрощавшись.
Три вечера Алик поджидал Дину после уроков у дверей школы, чтобы «выяснить отношения», но Дина убегала от него черным ходом.
— Всё, рыцари, прибыли. Отдавай, товарищ Бурцев, корзину.
Дина упорно не смотрела на Алика.
Шурка приподнял шапку, изогнулся в шутовском поклоне, хитро стрельнул в нее и Рудного глазом:
— До скорой встречи, Дульцинея!
…В школе, на большой перемене, Дину отозвала в сторону Лялька:
— Вечером мы придем к тебе — я, Шурка и Алик. Не злись, не злись. На операцию он завтра ложится. Тебе что — трудно поговорить с ним? Ты ему нравишься, Динка!
— Дальше что?
— Ничего. Нравишься хорошему парню. Мало?
— Микроскопически.
— Почему так?
— Потому что мне он не нравится. И тебе тоже. Ты поешь с чужого голоса.
Она шла домой, повторяя, как заученное: «Скажу бабушке, кто б ни спрашивал, меня нет».
Бабушка тотчас откликнулась на скрипнувшую дверь:
— Ты, внучка?
— Я, бабунь. Тебе не лучше?
— Будто чуток полегчало.
Дина радостно обняла худые бабушкины плечи.
— Умница ты на-а-ша! Быстро выздоровеешь. Ты крепкая.
Готовя ужин, Дина не переставала думать о Золотовой. Чем же ей помочь? К кому обратиться? И тут она вспомнила, что Иванова, которая живет в их доме, на первом этаже, — прокурор. Ну конечно, надо обратиться к ней. Она поможет Марусе. Она непременно поможет.
— Дома? — послышался Лялькин голос.
— Дома. Заходи, — пригласила бабушка.
«Тьфу! — сплюнула Дина. — Забыла предупредить…»
— Одевайся, Динухастик! Мальчишки ждут внизу.
— Скажи им: меня нет.
— Ты что? Кто так делает? Человек завтра на операцию ложится… — Лялька не на шутку рассердилась.
— Выйди, внучка, да объясни: «Не до гулянок, мол, мне, бабка болеет». А не хоронись. Некрасиво, — подлила масла в огонь бабушка.
— Вот наказание! — Дина укуталась в бабушкину клетчатую шаль, накинула на плечи пальто, побежала впереди Ляльки.
Осуждение можно чувствовать спиной, видеть закрытыми глазами. От Лялькиного молчания исходило возведенное в куб осуждение.
«И пусть, и пусть! — шагая через три ступеньки, твердила Дина. — Пусть не навязывает, пусть не навязывает…»
Алик и Шурка курили, облокотясь о решетчатые ворота. Дина впервые увидела их с папиросами.
— Ты хотел со мной поговорить? Я слушаю.
— А если не так официально? — попросил Рудный, гася о ворота папиросу. — Спасибо, Лариса! — сказал он, пожимая руку Ляльке и Бурцеву. Пожатие выражало, вероятно, не столько благодарность, сколько надежду на то, что его с Диной оставят наедине. Друзья поняли.
— До завтра, Дина, — сухо бросила Лялька.
— Прощай, донна Дина! — щелкнул пальцами Бурцев.