— Спасибо, Виктор. Не уверен, что смогу.
Они слишком поспешно протянули друг другу руки. Каждый пытался изобразить на лице сердечность, призвал на помощь улыбку, но оба, не привыкшие, очевидно, к неискренности, выдали себя взглядом.
— Значит, с этой женщиной… — дождавшись, когда вышел Шерстобитов, заговорил Модест Аверьянович, но не окончил фразы, умолк.
Дина понимала: Сущенко нужно именно сейчас, сию минуту, додумать что-то такое, чего невозможно будет сделать потом, ей нельзя выдать своего присутствия даже дыханием, и она сидела, не шевелясь, чувствуя, как замлевшую ногу стали покалывать мурашки.
— Да… бывает! — неизвестно о чем сказал Модест Аверьянович и, подперев щеку рукой, посмотрел на Дину ясным, видящим только ее взглядом.
Дина уходила от Сущенко, испытывая самые разноречивые чувства. Радость — от того, что он пообещал помочь Марусе. Волнение — от всего, что ей сказал Модест Аверьянович, сказал, не оглядываясь на ее молодость, на неполные семнадцать. Печаль — от сознания, что в жизни много еще дурного, оно рядится в разные одежды, живешь себе, не видишь, а Модест Аверьянович и Юлия Андреевна ежедневно видят, как же черно должно им казаться все вокруг!
Холодный резкий ветер бил в лицо, перекатывал по тяжелому небу тучи, но испортившаяся погода не уничтожала рожденного в разговоре с Модестом Аверьяновичем тепла.
— Альбиносы! — прощаясь с Диной, произнес Сущенко. — Так называют животных или птиц, лишенных красящего вещества — пигмента. Но белая ворона не перекрашивается в черную. Она такова, какой ее создала природа. Человек-альбинос перекрашивается. Его не сразу раскусишь. Не сра-зу.
Дина вскочила на ходу в трамвай, молча снесла выговор кондуктора: «Мало вам, шелопаям, ноги отрезает», молча кивнула, услышав неласковое: «Проходи, не одна в трамвае едешь». Ей было безразлично все, что делалось вокруг. Она торопилась увидеть Ларису, узнать подробнее о Сущенко.
— Жена его бросила, — рассказывала по дороге в школу Лялька. — Ушла к известному артисту. Она геолог, красивая и намного моложе. Отец говорит: он из-за того и перевелся сюда работать. Отец говорит: красота мечтает о блеске, а Модест блеска дать не мог. Она оставила ему сына: «Воспитывай. Мне не до него».
Дина возмутилась:
— Отдать мужу сына? Хороша мамочка.
Лариса как-то странно взглянула на Дину.
— Между прочим… меня мама тоже в оные времена оставляла. Потом возвратилась.
Дина испуганно произнесла:
— Извини. Я не знала.
Наступило неловкое молчание.
— Наши дорогие родители думают, что семилетний ребенок ничего не понимает. Отец при мне говорил маме: «Радость моя! Ты не пожалеешь, что вернулась. Я ничем не напомню. Ничем, ничем». Дурак! — Лялькины губы дрожали. — У меня не будет детей, — сдавленным шепотом продолжала она.
Дина во все глаза смотрела на Ляльку.
— Что? Крамолу говорю? — Из Лялькиных глаз, прозванных Бурцевым «Осторожно: смертельно!», сыпались искры. — Ты когда-нибудь мою мутер видишь дома? Нет? Я тоже. Она меня д о в е р я е т тете Сане. Как доверяет ей квартиру, рынок, шитье белья.
Впервые за долгие годы дружбы с Ларисой Дина подумала, что Лялька не такая счастливая, как кажется, что вообще, наверное, любой человек выглядит не совсем таким, какой он на самом деле, дружишь с ним, дружишь, а все равно до конца его не узнаешь.
продекламировала Лялька.
Дине сделалось грустно: «Почему — «свои мыши»?»
— Лялька! — тихо сказала она, взяв подругу за руку. — Лялька, важно не то, какие наши родители. Важно, какими мы с тобою будем. Через пять лет, десять… через двадцать. Не превратиться в альбиносов. Страшно, Лялька, превратиться в альбиносов.
Отца перевели на другое строительство, мать писала слезные письма. Дескать, и погано на новом месте, и скучно, и снятся ей Дина с Борисом каждую ночь, душа от тех снов разрывается.
«Приезжайте, деточки, хоть на каникулы. Деньги мы вам вышлем», —
писала она.
Но пока деньги пришли, Дина и Борька забыли, какие они были, эти каникулы.
Бабушка, сидя за машиной, говорила сквозь ухмылку:
— То ей нет компании для гулянок, вот душа и рвется. Глядь-поглядь, найдет партнеров, угомонится.
Жизнь их маленькой семьи сызнова потекла, как тихая, спокойная речка Мерлузка, на которой раскинулся бабушкин хутор. Бабушка шила, Борька занимался спортом, Дина — школой. У нее было столько обязанностей, что приходилось составлять недельный календарь.