Валил крупный снег. Было приятно ощущать его на лице, ресницах, даже за воротником пальто, хотя он и таял там, холодя и щекоча шею. Было радостно от сознания, что найдено место в жизни, найдено призвание.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Войко нервничал. Впервые приходилось ему слышать, чтобы так подробно разбирались его ошибки, его промахи. Случалось и раньше выдерживать «чес» от начальства. Переморгаешь, признаешься: «Оплошал, будет учтено», и дело с концом. А чтобы на виду у всех сотрудников о тебе этакое говорилось?!
Обескураженный происходящим, Войко не знал, куда деть глаза. Еще третьего дня его предупредили: в пятницу начальник сделает доклад о культуре и стиле работы Дзержинского. И переступал Войко порог этой комнаты, никак не полагая, что примером, иллюстрирующим запрещенные методы следствия, отклонения от советской культуры оперативной работы, явится он, Александр Войко. Ничего себе, счастливо начался для него годик! Скрипят стулья. Ребята оглядываются. Интересно ж, каково их дружку под шквальным огнем, открытым по его персоне новым начальством. Не радуйтесь, братцы! Он и вам даст прикурить. Ишь, словечками жонглирует: «недостойно», «позорно», «преступно». Что ж получается? Ведешь допрос ворюги, мота, грабителя и шапку перед ним ломай?
Как бы услышав немое Сашино возмущение, Модест Аверьянович сказал:
— Если перед нами преступник, у нас всегда будет возможность наказать его. Но в нашей работе, как ни в какой другой, недопустима поспешность, требуются осторожность и такт, потому что у нас, как нигде, возможны случайности, совпадения, алогизмы. Быть требовательным к другим — это, прежде всего, быть требовательным к себе. История с Марией Золотовой в этом смысле весьма характерна. Ее держат в КПЗ более трех суток, хотя, как вы знаете, в камерах предварительного заключения свыше трех суток без санкции находиться не положено. Первые два дня сержант Войко ее совсем не допрашивает, затем, не имея на то никаких данных, предъявляет обвинение в грабеже ювелирного, а на требование Золотовой устроить очную ставку с мужем издевательски осведомляется: «Не разрешить ли вам встретиться с ним ночью, без посторонних?».
Вспыхнул смех. Войко ощутил, как багровеет его лицо. А Сущенко продолжал:
— Метод окрика, унижение человеческой личности так же постыдны и должны быть наказуемы, как грабежи и насилие. Не доказав вины Золотовой, не обратившись к экспертам, сержант Войко арестовывает женщину. Основание? Преступное действие совершил ее муж. Не она. Муж. Что дальше? Сержант пренебрегает опросом соседей, сослуживцев Золотовой и, помня лишь старинную поговорку «Муж и жена — одна сатана», во всеуслышание чернит невиновную.
Вот показания экспертов, позволяющие считать, что в ювелирном с Владиславом Золотовым орудовал мужчина. Размер обуви — сорок первый. У Владислава Золотова — тридцать девятый. У его жены — тридцать шестой. Сообщник пока не найден, но есть предположение, что это — небезызвестный вам Монгол — старший брат Золотова. Правда, предположение — не истина. Будем искать.
Итак, Золотова в ограблении не участвовала, а четверо суток отсидела. Четверо суток ее маленькая дочь была брошена на чужие руки. Не говорю о десятикласснице Долговой, которую сержант вовсе без причины промытарил вечер, ночь и полдня в камере, а у Долговой старая бабушка. Как прикажете, товарищи, расценивать действия сержанта Войко?
Вопрос упал в холодную тишину. Тишина длилась несколько бесконечных минут. Войко не вынес их, поднял голову, встретился с пристальным взглядом начальника.
Молча и подолгу смотреть на человека стало профессиональной чертой Модеста Аверьяновича. Он и не замечал, что его пристальный взгляд, его затянувшееся молчание смущают собеседника. Где б он ни работал, за ним знали способность надолго умолкать и терпеливо ждали.
— Послушаем сержанта Войко, — сказал наконец он.
Сущенко отошел от стола к огромной, во всю стену, карте области, как бы призывая всех убедиться, до чего широки просторы края, за порядок и спокойствие которого они в ответе.
Александр встал, потер шрам на виске, и так ему сделалось обидно за проработку, за то, что выставили его перед товарищами в роли набедокурившего соплячка, что, сам того не ожидая, он грубо выпалил:
— Войко применяет недозволенные методы? А другие? Ты, Головатый, не орешь, когда тебя хотят обвести вокруг пальца? Не даешь подзатыльник упирающемуся урке? Аркадий Обоян овечка? Критиковать так критиковать. Вы, товарищ начальник, по одному-двум случаям судите о Войко. А Войко, когда надо было для дела, жизни не жалел. Видите шрам? Рецидивист оставил. Неделю был Войко между жизнью и смертью. Выжил, получается, чтобы услышать о себе… — Александр сглотнул застрявший в горле злой ком, поворошил остриженные ежиком волосы. — С Золотовой недоработал, признаю. Так ведь под ее периной обнаружено награбленное. Как ни крути, а сообщница. — Он сел, но сейчас же вскочил, налил из графина воды в стакан, одним глотком осушил его.