— Что ж, права на твою откровенность не имею. — Иванова поднялась, помня, что даже самый легкий нажим может все испортить. Она протянула Золотовой руку: — Телефон мой помнишь? Звони, если понадоблюсь.
Маруся была потрясена не пожеланием здоровья, не дружески протянутой рукой, а этим «звони». Будто вопрос только и стоял в том, захочется ли ей позвонить Юлии Андреевне.
Юлия Андреевна листала «Дело № 397», хмуря брови.
— Вы верите, что Золотова была соучастницей? — спросила она пишущего за другим столом Войко.
— Полагаете, они дурят меня?
Юлия Андреевна задумалась. Ясно, дурят! Но чего хочет от Маруси Славка? Чтобы совсем отказалась от собственной жизни? Изведала «прелесть» исправительно-трудового лагеря? Маруся не способна на дурное, как не способен на дурное новорожденный. Но она без памяти любит Славку…
Показания Маруси были противоречивы, путаны. Еще бы? Столько строить надежд на будущее — она и учиться Славку заставит, в инженеры выведет, и оденет с иголочки, и попутешествует с ним — и все разом потерять, от всего отрешиться (даже от дочери!), взять на себя немыслимое, лишь бы подпереть плечом падающего мужа.
Выйдя от Войко, Юлия Андреевна продолжала думать о Марусе. Что же она знает за своим Славкой такого, чего не знают другие? Как докопаться до истины? Еще поговорить с Модестом? Он делает все, пытаясь найти Монгола, но тот как сквозь землю провалился. Спасение Маруси в Монголе. Наврала на себя, и довольна — «героиня»! Кошка она драная, а не героиня. Если на весы бросаются чувства матери и жены, перевешивать должно чувство матери.
А у нее, Юлии Ивановой? Будь у нее ребенок и любимый муж?
Ответ не приходил.
Юлия Андреевна спустилась этажом ниже, привычно отсчитала — первая, вторая, третья (за третьей дверью сидел Модест!), механически пригладила коротко подстриженные волосы, постучала, замерла. Раздалось знакомое «да, да!» — самый родной из всех голосов, какие ей когда-либо приходилось слышать.
Славка ненавидел себя. Так по-идиотски растаять от прикосновения Марусиных рук, от проступавшей даже сквозь платье теплоты ее плеч! Его не тревожило, что Маруся выдаст. Монгол может спокойно топтать землю, ему ничего не угрожает. Гибнет он, Беркут, и тащит за собой на погибель Марусю. Столько лет скрывал — к чему ей знать, какой крест несет ее Славка? — столько лет прятал, заметал следы, и выболтал… Маруся не соображала, что делает, взяв на себя вину. А он, образина, возликовал. Ай, Марусенька! Ай, умница!
Славка лег на живот, прикрыл голову руками. Не думать о бездарной жизни, о бездарном родстве. Запретить себе думать. Лучше о цехе. Что там сейчас? Изменили формовку или не решаются? Чего проще? Низ деталей формовать туго, верх — слабее, и нет пустот, обжатых мест. Просто, а не все схватывают. Формовка требует минимальной затраты движений, точного расчета: взять с конвейера опоку — две секунды, заформовать — восемнадцать, накрыть — три-четыре… Между прочим, накрывать деталь в три секунды наловчился только он, Золотов. Даже Борисенко накрывает в шесть. «От золотых рук твоих и фамилия у тебя», — похвалил его на последнем собрании мастер. Монгол тоже вечно твердил, что у Славки золотые руки. В десять лет он потащил его на первую «пробу». Получилось! Тем и проклят Славка: за что б ни взялся, все сделает наилучшим образом. Гуляй, Монгол, гуляй! Твой братень и на этот раз заслонит тебя собою. Был у него завод, была семья. И снова ты все затоптал.
Вспоминая горькое детство, Славка до боли стискивал зубы. Мог ли он в десять лет противиться сильному двадцатидвухлетнему брату, центровому вору? Люди думают: мать умерла от сердца. Он, Родька, загнал мать. При матери брат был еще Родькой. После ее смерти стал Монголом. Родькино слово — железное. Пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы подсчитать, скольких дружков отправил Родька на тот свет. Отправил за пустячный проступок, за одно неповиновение. Монгол — король базаров, вокзалов, пристани, незримый хозяин воровского подполья. Скрыться от его гнева можно, лишь перебравшись на Луну. Славке с трудом удалось вырвать разрешение брата на женитьбу. «Хочешь завязать? Не выйдет». Славка дал клятву, что «завяжет» на время, пусть люди считают его честным, так больше доверия. «Резонно! — согласился Монгол. — Но помни. Один раз откажешься от дела — убью твою Марусеньку». И жил все годы Славка душою — с заводом, Марусей, Наташкой, ненавистью — с Монголом. «Ой, глупый! Что скрывал! — горячим шепотом обожгла Маруся, услышав его короткий сбивчивый рассказ. — Ты не бойся, я не выдам. Ни твоей, ни своей смерти не хочу. Вместе срок отбудем. Но уж когда отбудем, в таком краю скроемся, где не достать нас Монголу».