— Да, я власть. Золотов — и власть, не укладывается? Знать бы вам, что будет война, эшелон с заключенными разбомбит, Монгол драпанет и здесь объявится, вы бы припаяли ему не так строго. Верно? Ну, хватит вколачивать баки, прокурор Иванова. Я срисовал вас, вы срисовали меня. Дальше филонить не стоит. Я могу без особого шухера убрать вас, но желаю, чтобы немцы увидели мое старание. — Он с наслаждением сыпал словами из воровского жаргона, продолжая издевательски постукивать визитной карточкой княгини Вольской по паспорту.
Юлия Андреевна негодующе воскликнула:
— Mein Gott! Что еще за Иванова? Милостивый государь, я не для того следовала к своим землям из самого Цюриха, чтобы от… извините, не знаю от кого, терпеть… как это… да, хулу. Куда прикажете пойти для ликвидации недоразумения?
Раскосые глаза Монгола смотрели с прежней насмешкой. Короля вокзалов и рынков не обманул ни картавый выговор, ни сильно измененная внешность. Врагов своих он запоминал цепкой памятью, навечно.
— Пойдемте, к н я г и н я, в комендатуру.
Он сделал ударение на слове «княгиня», еще раз давая почувствовать своей жертве, что уйти от него ей не удастся.
Дина бежала до нэпмановских домиков, не останавливаясь. Маруся, открыв ей дверь, вскрикнула:
— Приехала! Заходи, голубушка, заходи. — Заметила расстроенное лицо Дины, шепотом спросила: — Стряслось что?
— Маруся, Монгол в городе. Служит в полиции. Сейчас Юлию Андреевну увел. — Она рассказала все, чему была свидетельницей.
— Ой, Динка! — Маруся сорвала с крюка ватник и теплый платок. — Сиди, жди. Я мигом.
— Ты к жестянщику?
— К нему. Запирайся.
Дина места себе не находила в ожидании Маруси. Представить только, Монгол узнал Юлию Андреевну! Счастье, что, выбравшись через лаз с толчка, Дине пришло в голову постоять возле городской управы… Монгол в городе! Вспоминая тяжелый взгляд его раскосых глаз, она холодела.
Маруся пришла не скоро. Подсела к столу, на который Дина выложила привезенные на менку продукты, сумрачно уставилась на еле тлевший в печи огонь:
— Нам велено идти завтра на кладбище, смотреть, как людей будут расстреливать.
— Просто смотреть?
— Ты бы хотела — «не просто»? — Маруся сняла с головы платок, и Дина увидела, как она осунулась, подурнела. — Боже, что оно делается? Наташку эвакуировала с детским садом, не знаю, где сейчас, жива ли? Славка воюет, а может, уже убит. Тут людей истребляют, как мух. Ходишь по земле, а тебе кажется — по раскаленным углям. Ничего во мне не осталось, кроме страха. Страшно засыпать, страшно просыпаться.
Дина слушала ее причитания, глядя в окно. Там валил крупный снег, день был сер и холоден, мотался на клене одинокий побуревший лист. Дина напряженно ждала, когда его оторвет и он свалится, а он все висел, упрямо цепляясь за ветку, где знал зеленую юность, и теплые дожди, и горячее солнце. Почувствовав, что застывает, Дина потянулась за вязаной кофточкой:
— Не пойму все же, для чего нам идти на кладбище?
— Туда сгонят народ, чтоб смотрел, устрашался и не тявкал. Ну, а мы попробуем голос подать. — Маруся достала из-за пазухи отпечатанные на тонкой бумаге листовки. — Бо́льшую половину я уже покидала в почтовые ящики. Читай!
Дина прочитала:
— «Товарищи! Враг истребляет наших людей. Мы не можем с этим мириться. Поднимайтесь на борьбу с ним. Создавайте партизанские отряды, конные и пешие, диверсионные группы для уничтожения частей вражеской армии, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога складов, обозов. В захваченных районах создадим невыносимые условия для врага и его пособников, будем уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия.
Побуревший лист оторвался наконец от ветки клена, закружился на ветру, ударился о стекло.
— Родьку Золотова придется уничтожить! — тихо произнесла Маруся, следя, как и Дина, за виражами кленового листа.
Дина не стала расспрашивать, кто его уничтожит, когда. Ноги казались чужими от усталости.
— А что он сказал о Юлии Андреевне? — спросила, подразумевая жестянщика.
— Будут думать.
Борясь с дремотой, Дина буквально раздирала глаза.
— У кого я читала, не помню… — Она мучительно перебарывала оцепенение. — «Сравнить предателя не с кем и не с чем. Даже тифозную вошь сравнение с предателем оскорбило бы». Похоже, у Горького. Да, у Горького.
Маруся высыпала в печь кастрюлю угля, повторила в раздумье:
— Тифозная вошь… Так вот, голубушка: помочь уничтожить эту тифозную вошь поручают нам.