Эта его идейка тоже вполне могла привести к подобному результату. Но что-то надо было делать. Они зависли в мертвой зоне, которую невозможно было обогнуть. Она была как это самое море, что наводило на Пташку ужас — только один край, по которому они скитались, не приближаясь к решению проблемы. Ему не хотелось рисковать — лучше уж пусть включает Серсею и бродит с выпяченным подбородком, чем падает во мрак, где он не имел ни прав, ни возможностей ее искать. Он был не более, чем тенью — ее тенью. А тени бесплотны, они не встревают — просто двигаются рядом с тобой. Но умом Сандор понимал, что, оттягивая момент, он ничего не улучшает. Тут вступали в силу его собственные страхи — былые, существующие и новые — потерять ее опять. А если борешься с чужими фобиями, глупо зарываться в собственные. Да и потом, нельзя потерять то, чего у тебя нет.
Пташка оторвала взгляд от застежки ремня в тот момент, когда он решился взглянуть в ее сторону. Раз в пять минут — не чаще. Увидел, как взлетают навстречу ему рыжие ресницы, и тут же отвел глаза.
— Сандор, куда мы едем?
Теперь можно было себе позволить беглый взгляд — не в лицо, откуда на него сияли вопрошающие прозрачные глаза, а мимо — на мочку уха с двумя серебряными колечками сережек, спрятавшихся под золотистым завитком волос, что никак не желал быть заправленным за ухо и вылезал наружу.
— Очередной притон призраков. Мы едем навестить одного старого приятеля.
Она раздраженно отвела от виска локон и подняла брови, которые, как отметил про себя Сандор, она явно выщипывает — они были тоньше, чем раньше и более прихотливой формы.
— Но это же дорога… Постой, ты ведешь меня на конюшни? К Неведомому? Он все еще жив?
— Живее всех живых, хотя малость отяжелел. Я редко его в последнее время вывожу. Теперь он принадлежит мне.
— Ты выкупил его? Когда?
Пташка вся сияла — из-за какой-то старой лошади! Вот так циничная художница из столицы! Сандор поймал себя на том, что сам улыбается как идиот и спрятал ухмылку подальше.
— Да почти сразу. Хотел еще и твою кобылу заодно приобрести, но ее уже не было. Какая-то дамочка увела ее у меня из-под носа. Я тогда подумал: символично. Улетела Пташка…
— Ее звали Пташка, да… Я совсем забыла! Серебряная лошадка… Жалко.
Она вдруг погасла, словно солнце за тучу спряталось. И опять его захлестнула волна раздражения. По-настоящему или играет?
— Чего тебе жалко? Кобылы? Пустое. Ей хорошо там, где она есть. Тебя здесь все равно не было. Милашка Уиллас, небось, не разрешал тебе кататься на бедных лошадках. Берег невесту, а?
— Да что ты до него докопался! — в сердцах крикнула Пташка — уже не солнце —молния. — Какой он тебе конкурент, вот заладил! Я бросила его из-за тебя и из-за его нелепой к тебе ревности, а ты теперь играешь в ту же игру, только наоборот!
— Не из-за меня, а из-за твоих рисуек.
— Не только. Он считал, что я тебя рисую, потому что грущу о тебе с утра до ночи. И это при том, что прошло почти два года, и у меня уже были мужчины в промежутке.
— Ах, были и еще! Приятно слышать! (Лучше бы он молчал — вот еще теперь выясняется! От мыслей о Уилласе Сандор и так приходил в молчаливое бешенство: в голову тут же лезли самые живописные картинки, от которых сводило сразу все — и плоть, и разум. А тут, оказывается, были и еще…)
— Да, блин, десятками! Я же училась в борделе, помнишь? Принимала по пять клиентов за ночь — лишь бы познать искусство любви, которое ты не оценил… — девчонка прищурилась точно так, как она щурилась навстречу встречному ветру и уже привычно задрала подбородок. Она говорит мерзости — какого же Иного ему лезут в голову мысли о поцелуях?
— Я думаю, хватит об этом.
— Я тоже так думаю. Как и обо всем другом. Пока ты тут катался на лошадке, меня отымела половина столицы: смирись и успокойся. Ты же сам сказал — тебе до этого дела нет. Или все же есть?
К чему она это спросила? Сандор мельком взглянул на нее, но, как обычно, ничего не прочел за этим таким знакомым взором крыжовенных глаз, что за четыре года не потерял своей прозрачности, но стал для него совершенно непроницаемым. Ищет новый повод для издевок — или это что-то иное? Рисковать он не был не в силах, поэтому отвел взгляд и уставился на дорогу, где слева, за поворотом уже начали виднеться крыши конюшен.
— Никакого нет. Слушай, Пташка, давай так. Ты не стебешься над моей личной жизнью и перестаешь меня изображать быком-осеменителем всего южного округа, а я не упоминаю больше о Уилласе. Идет?
— Не идет. Нечестно, — она улыбнулась этой своей ехидной улыбочкой, — Я сокращу поле твоей деятельности до Затраханной, прости, Закатной Гавани, — лукавый взгляд в его сторону, от которого Сандора бросило в дрожь, пока он заезжал на пыльную парковку. — Ну хорошо, до побережья. И ни слова о Уилласе. Кстати, мы на месте. Но у меня одежда неправильная.
— Ничего, мы с Неведомым потерпим. Лишь бы сработало…
========== XII ==========
Берег безбрежен, время молчит
Тысячи жизней прожиты зря
Ты — как последней пламя свечи
Жжёшь мне канаты, рвешь якоря.
Пропасть длинной в единственный шаг
Непроходима — нету пути.
Кто ты — надежда, мщение, враг?
Только не стой, решайся, лети!
Мы потеряли память в веках.
Жалость бесплодна, шрамы саднят,
Старая боль, игрой в дурака
Снова мешает что-то менять.
Ход за тобой, единственный шаг
Сделаешь, не для меня, для себя.
Я -проигравши, рвусь как дурак,
К свету сквозь дебри, корни рубя
Только и живы этой игрой
Прошлое смыто новой волной
Ты мой упрямый, вечный герой
Мир создаешь, обрушив стеной
Страх и неверье. Делаешь шаг.
Крылья на волю рвутся из плеч
Выйдем в рассвет, закатом сквозь мрак
Снова учась друг друга беречь.
1.
Сандор
Они вдвоем прошли к стойлу — Сандор впереди, Пташка тащилась позади, шаркая кроссовками по утоптанной земле площадки между парковкой и конюшней. Сандор подумал, что она всегда так делает — когда упирается и не желает куда-то идти. Скрывает за небрежностью свой страх. Когда она сосредотачивалась на цели, то словно вся подбиралась — и мысленно, и физически — становилась как стрела, уже направленная в цель. А тут — сплошное мешкообразие, словно совсем другой человек. Человек, который нравился ему еще меньше. Эту девчонку хотелось взять за плечи и хорошенько тряхнуть — чтобы волосы рассыпались по плечам, и во взгляде появилась осмысленность. Он вспомнил свое детство — как Ленор оттаскивала его от игрушек, когда была пора идти мыться, а он хихикал и обмякал у нее на руках, извиваясь от щекотки и душащего изнутри смеха. Сестра тогда возмущенно дергала его за волосы и говорила, что, похоже, каждый ее шаг в сторону ванной прибавлял ему добрый фунт веса. «Не виси на мне, как бурдюк, иди сам, дрянной мальчишка! Как ты не понимаешь — тебя тяжело нести!»