— Я же тебе сказала — неважно.
— Что, ты нарыла у себя в багаже пилюль?
— Не угадал, — Санса вздохнула и отодвинулась. От этого разговора не уйдешь, как ни крути. — Другое. У меня… хмм. Короче, у меня задержка. На неделю почти.
— Чего? Что у тебя?
— Задержка цикла. Он всегда начинался, как часы — точно, день в день. А тут — ничего. Ни даже намека. И ничего не болит, не ломит, нет перемен настроения. Нетипично хорошо. Я купила всякие тесты — но хотела тебе сказать до. Не хочу проживать это в одиночестве.
Она взглянула на него. Сандор отвернулся к окну и молчал. Нехорошо так, многозначительно. Потом бросил ей, не оборачиваясь.
— Вот оно что. Так и знал. Знал, что ничем хорошим это для тебя не кончится.
— Постой, — Санса поднялась на локтях и уставилась на своего мрачного собеседника. — Ты хочешь сказать, что в этом нет ничего хорошего — для тебя это так видится?
— Я сказал — для тебя. Я — это другой разговор.
— Опять ты начинаешь пытаться решить за меня, Сандор? Позволь мне самой определиться. А теперь давай я тебе разъясню положение: я совершеннолетняя. Я получила профессию, которая позволяет мне свести концы с концами и дает возможность жить без особых финансовых проблем, даже не учитывая историю с наследством. У меня есть где жить. Я работаю дома — мне даже няньку не надо нанимать. Что тебя смущает?
— Ответственность. И твой возраст. Как там — жить для себя…
— Я живу для себя сто лет. Я выжила, прожила это «для себя» прожгла его дотла, насыпала пепел в подаренное тобой вино, выпила до дна и не хочу больше об этом думать. Жить для себя — это мило, но утомляет. Меня — утомило. И потом — это тоже для себя. А для кого еще люди рожают детей? Не для них же самих. Ну, вот. Так что слушай: я не жду от тебя ничего. Это так вышло — если оно состоится — и так будет. Но если будет — я не пойду на аборт и не стану марать себя убийством ребенка, которого хочу родить. Я имею достаточно средств, чтобы он вырос в соответствии с общепринятыми критериями. И могу попытаться сделать его минимально счастливым.
— Или ее.
— Или ее. Никаких жаровен, мрака, принуждений или излишних запретов — я же богема, ну и вот. Никакого одиночества — только то, что необходимо для того, чтобы расти.
— От одиночества, Пташка, спастись нельзя. Оно везде. Даже сейчас — в этой нашей кровати. Ты чувствуешь?
Санса зло плюхнулась на подушку.
— Если так стараться — то неудивительно. Тот, кто хочет быть один — рано или поздно этого добьется, учти. И вот еще что. Независимо от того, захочешь ли ты… хм… участвовать в процессе — этот ребенок будет знать, кто его отец. Фамилию ему я могу дать любую. Ты можешь его признать — или… Я уже сказала, что не жду от тебя ничего. Это просто мой план. И я с тобой им делюсь. А дальше — думай сам. Я для себя уже все решила. Так что, выбор за тобой. Тот самый шаг. И еще — моей любви к тебе это не изменит. Но вот насчёт всего остального — да. А тебе прибавит твоего ненаглядного одиночества. Или же — немыслимого геморроя. Так что, выбор за тобой.
— Ты опять играешь грязно, Пташка. Платишь за смерть жизнью. Это нечестно. Твоего подарка ничего не переплюнет.
— Нет, Сандор. Я плачу жизнью — за жизнь. С моими фобиями я жила только наполовину, причем на худшую. Теперь я свободна. Эту свободу подарил мне ты. И дело не в Бейлише. Боги, дело даже не в этом смутном подозрении. А просто я не боюсь решать, и не делаю это никому назло. Просто живу.
— Значит, будем жить… — задумчиво протянул Сандор и обнял ее за плечи. — Похоже, весь смысл в этом. Стоит попробовать. Значит, замуж ты не хочешь?
— Не хочу. Но чтобы ты был рядом — да.
— В столице? — он поморщился и вздрогнул. Сансе стало смешно — как старательно он избегал острых вопросов! Дул на воду, можно сказать.
— Да нафиг мне эта столица? Перееду в твою норку. Отвоюю у тебя сарай и буду там писать — твои виноградники и непременно с хозяином. Надо же зарабатывать на обои в детскую. Дети должны спать отдельно от родителей. Или родители — отдельно от детей, — засмеялась Санса. — Если наскребу — подниму в твоем доме потолки. Или нет — вот, придумала. У меня же есть чертежи Тириона! На деньги от продажи Бейлишевой страхолюдины дострою к этому твоему кокону свой собственный «улей».
— Чего?
— Ну да, ты же не видел мое нынешнее жилище — мечта для художника. Вот что бы я перетащила целиком сюда — да нельзя. Этот дом спроектировал Ланнистер. Я попросила у него чертежи, и он мне их одолжил. Так что тебе даже не придется нас терпеть — я все устрою в новой половине дома и буду вонять своими красками и терпентином, за который меня так жучит Джон.
— Ну нет, дорогая. Ребенка в терпентиновые испарения я тебе не дам. И сама будешь рисовать фломастерами, пока ждешь.
— Чем рисовать? — она даже подпрыгнула.
— Фломастерами на воде. Или там карандашами и углем. У тебя половина выставки была в графике. Ну и вот — потерпишь. Мы и так рискуем. Я не самый здоровый человек на свете, да и это твое курево… мда… Вино это перед… да и сама ночь, хм. Что хорошего может из такого получиться?
— Что угодно. Сандор, ты мнительный, как старая бабка. У старушки Оленны и то больше оптимизма. Мы сделаем все необходимые анализы — ну, что надо и что можно. А про ночь — и на грязи иной раз вырастают самые прекрасные деревья. Уж как вышло. Любовь — она разная. И даже такая бывает. Важно, что она была.
— Есть.
— Есть, да. Помнишь, что я тебе всегда говорила: хочешь любить меня — люби. Если смеешь. Это ни фига не просто — я не сахар. И я царапаюсь и клююсь.
— Терпеть не могу сладкое. Не думаю, что у меня есть выбор. Теперь уж точно.
Санса посмотрела на него — но Сандор ответил на ее взгляд спокойно, без какого бы то ни было надрыва. Просто сказал — как есть. По крайней мере, честно.
— Выбор есть всегда.
— Выбор уйти — да. Но я не об этом. Я не выбирал эту любовь — она сама выбрала меня. Ты выбрала меня. Теперь я только могу нести ответственность — за этот выбор. И за себя, и за тебя — и за это чудо, которое ты так отчаянно защищаешь. Есть у меня подозрение, что мы сто раз пожалеем об этом шаге — но, если не сделаем его — пожалеем куда сильнее. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Продал дом и виноградник и переехал в твою тухлую столицу? Не хочется, но, если очень надо — можно попробовать. Иные знают, что я буду там делать, но, вероятно, что-то найду. В крайнем случае, возьму у тебя телефоны твоих мазил и буду им позировать — строя дикие рожи и отмораживая себе причинные места — все равно уже состоялось, теперь хоть не так обидно будет…
Санса засмеялась, представив себе эту картину:
— Один из них скульптор, кстати. Дико талантливый чувак. По продажам он меня обходит постоянно.
Сандор поерзал, бросил на нее виноватый взгляд и, стащив с тумбочки сигареты и зажигалку, закурил, слегка отодвинувшись.
— Прости. Очень странный выходит разговор. Я обещаю — перестану дымить в доме. А вот, ради интереса — сколько тебе дают за картины?
— За последнюю я получила полторы тысячи.
— Полторы тысячи за мазюльку? Боги! Этот мир рехнулся.
— Это была большая картина, — хихикнула Санса. — И масла на нее пошло немерено. Там было такое антропоморфное дерево.
— Антропо- что?
— А как же словарь? Антропоморфное. С человеческими чертами, значит.
— Не говори, что ты и там пририсовала мою рожу! Всегда подозревал, что по большинству вопросов я дуб.
— Ну, не совсем твою. Но да — вдохновлялась я твоей историей.
— Пташка, кончай — я тебе не загребучая муза! Вот роди этого младенца — и переходи на него, — от возмущения Сандор даже забыл, что собирался курить в сторону, и Санса утонула в сизых клубах дыма