Луной была не хозяйка. Луной была та, другая. Даже еще не женщина. Чистая, грустная девочка с недетским взглядом прозрачных, как вода в осеннем пруду, глаз. Пес, как мог, гнал ее из своей головы.
Собственно, девочек вокруг было немало. Джоффри никогда не водил одних и тех же поклонниц к себе дважды. То ли забавы были слишком нетипичными, то ли Джоффри утомляло однообразие: этого никто не ведал. Девочки, тщательно отбираемые на концертах, или, на худой конец из тех, что почти всегда толпились до темноты возле наглухо запертой калитки в трехметровом заборе, приходили и уходили, некоторые даже уползали после веселых развлечений Джоффри и его золотых мальчиков. Иногда Пес вынужден был смотреть, наблюдать со стороны с плохо скрытым отвращением и недоумением на тему: что за мания влечет этих удачливых недорослей так неумно издеваться над красивыми, к тому же по уши влюбленными в своего кумира барышнями? Даже со своими пьяненькими проститутками Пес обращался куда менее жестоко. Он платил им — они принимали его. Жестокость была тут не при чем, — просто такая жизнь, плоская и банальная в своей обыденности. Если бы ему дали приказ, вероятно, он смог бы убить любую из них — без эмоций, не думая.
А в развлечениях Джоффри не было ни жизни, ни логики. Казалось, красивое женское тело его не манило, как манило оно самого Пса. Или все же манило, но мальчишка уже был испорчен до такой степени, что и проявить-то свое вожделение толком не мог — все уходило в какую-то мелочную злобу и никуда не ведущую жестокость.
В глубине своей оборванной, опаленной души Пес жалел мальчишку: что могло из него получиться путного, при таких-то родителях? Отец по большей части не обращал на парня ровно никакого внимания, а если обращал — то чтобы дать ему оплеуху: словесную ли или материальную, что уже не имело значения. Отца Джоффри боялся чуть больше, чем матери, — как вожака стаи, от которого, в общем-то, зависит его благосостояние, до какой-то степени. В последнее время мальчишка стал задирать нос, краем уха прислушиваясь к разговорам матери с продюсерами, — даже будучи не бог весть какого ума, нетрудно было понять, что денег он, как удачное вложение, приносит немало. Но отца здесь не было — оттого-то Джоффри так и разбирало. В присутствии родителя он сдерживал все свои садистские наклонности: в меру возможностей, разумеется.
Пес почти жалел, что хозяина не было. Отчасти из-за Джоффри: тот был вне контроля матери, которая, как все матери, была слепа к любым огрехам сына и половину из того, что он, плохо скрывая и почти не таясь, творил у нее за спиной, просто не замечала. А на другую половину его делишек не реагировала.
Поступки Джоффри чем дальше, тем больше вызывали опасения, и Пес угрюмо размышлял, не поставит ли вскоре мальчишка его в такую ситуацию, когда придется выбирать между здравым смыслом и защитой самого Джоффри. Не мог же он защищать Джоффри от него же самого.
Поэтому Пес пил по вечерам и молил в душе, чтобы скорее уже кончалось это душное лето, и вся семейка убралась бы подальше от этого райского местечка без каких бы то ни было серьезных проблем. С кислым вином в стакане конец лета казался чуть ближе.
Второй — и наиболее нудно-саднящей — причиной была она. Пес не мог защищать ее от Джоффри. Если бы тут был хозяин, Джофф наверняка держался бы паинькой. Он умел притворяться и довольно искусно, когда хотел: годы выучки перед журналистами, на виду, на слуху у всех давали о себе знать. Свои мелкие пакости он творил исключительно в свойском кругу, подальше от основного места обитания и с минимумом свидетелей. И, чаще всего, — когда поблизости не было отца. Хозяин, вероятно, бы не позволил обижать девочку, дочь своего друга. Расклад был бы совершенно другим.
Но когда в доме правила бал хозяйка, акценты смещались. Вакантная мужская роль делилась на части: формальное бремя ложилось на хозяйкины красивые белые плечи, а защиту и надзор за Джоффри, в том числе улаживание и заглаживание его мелких пакостей, грязную работу, вроде выволакивания использованных не по назначению девочек после вечеринок и доставки их, если не домой, то уж хотя бы подальше от усадьбы, приходилось брать на себя Псу. Запугивать девочек, чтобы не болтали, приходилось тоже ему.
Это получалось, впрочем, вполне естественно, хоть и претило Псу до невозможности. Его страшная физиономия наводила на рыдающих барышень такой ужас — да и слухи, вероятно, в городке о нем ходили самые разнообразные — что девочки, даже раздраконенные Джоффри и его друзьями, предпочитали держать язык за зубами. Тем, которым досталось особенно жестоко, приходилось совать деньги. Был даже специальный ящик, где лежали финансы, отведенные на случай «срочной необходимости». Туда Пес и залезал, когда считал, что запугиванием дело не обойдется. Потом сухо упоминал об этом хозяйке. Та поднимала свою идеальной формы бровь, но вопросов предпочитала не задавать.
На этом забытом богами курорте хозяйка не успела озаботиться любовником: дел с Джоффри и его концертами хватало, поэтому времени на одиночные выходы в свет у нее не было. Спать с продюсерами и всякими импресарио ей претило: они, чего доброго, могли и проболтаться, кому не надо. Пес с тоской наблюдал привычные ужимки и игры, понимая, что роль жеребца в этом скверном спектакле тоже отведена ему. К счастью, времени на интим у хозяйки было мало, а часто и сил уже не оставалось. Пес же вечерами старался побыстрее слинять к себе и там побыстрее догнаться: авось и не позовет, а позовет — ей же хуже.
Ситуацию портила неизбежная надобность каждый вечер провожать девчонку Старк в гостиницу. После его возвращения хозяйка часто требовала от Пса отчет, все ли прошло гладко, — а там уже и не отвертишься. Псу уже порядком надоела эта сомнительная роль героя-любовника. Тем более, чем дальше, тем больше он ощущал смутную похожесть того, как он использовал дешевых дискотечных шлюшек с тем, как используют его самого. В шлюхи Пес пока не спешил записываться — были у него и другие умения, которые ценились выше и за которые его и рекомендовали на эту треклятую работу.
Со шлюхами, безусловно, было проще: ни намека на интим. И все же возникало между ними и клиентом какое-то человеческое понимание — вроде того, что возникает со случайным собутыльником, который, незнамо зачем, — из человеколюбия? — тащит тебя, не стоящего на ногах, на себе в горку до порога твоей берлоги. Странная взаимовыручка среди парий.
От хозяйки даже в самые сокровенные моменты веяло таким холодом, что Пес невольно содрогался и внутренне бил себя по затылку, продолжая исполнять то, что от него требовалось. Здоровый мужской организм брал свое — и Пес справлялся, но чем дальше, тем хуже. Он предпочёл бы горничную. Или даже сухую, как урюк, гувернантку, но не этот какой-то змеиный холод.
По ночам Пес порой просыпался в холодном поту и срывал с себя простыни, накрутившиеся до самого подбородка на шею. Ему снились гигантские гладкие змеи, обвивающие его, сжимающие до хруста костей — и глядящие ему в лицо бездонными зелеными, как изумруд, глазами. И в такие моменты Пес не знал, что хуже: змеи, что притаились за дверью, или всеобъемлющий пожирающий тебя изнутри огонь?
Тогда он начинал думать о пташке — и другие картины заполняли его паникующий разум. Пташка в гостиной, что тоскливо глядит вбок, в окно, на море. Пташкины золотые ресницы, что блестят на закатном солнце. Пташка впивается белыми ровными зубами в собственные ногти, и так изгрызенные до мяса, — и глаза ее почти белеют от напряжения мысли и страха: она готовится к удару, как животное, чувствуя опасность, исходящую от Джоффри или его матери.