Он остановился у входа в жилой блок. Первым шел Мауриц. Ему достался пинок под зад, и он торопливо заковылял вперед. Староста блока подгонял его пинками. Йеф только что оправился после болезни. Он был очень худ и все же оставался самым сильным из нас троих. Он глубоко вздохнул и ринулся в блок, надеясь обескуражить старосту своей быстротой. Но он просчитался. Тот шел за ним до самых нар и бил, пока Йеф не забрался к себе наверх. Наступила моя очередь. Я решил сыграть на его чувстве юмора. Твердым шагом вошел в жилой блок, вытянулся перед старостой, повернулся кругом и нагнулся, чтобы получить причитавшийся мне пинок. Брюки на мне просвечивали сзади. Он громко расхохотался, пнул меня сапогом, и я влетел в спальню. Все было бы хорошо, если бы я не стукнулся головой о косяк.
Второй раз я попался на глаза вместе с группой заключенных, когда мы подобрали четыре мороженых яблока. Кто-то бросил их через ограду. Первым к ним подбежал один бельгиец, я видел, как он рассматривал эти яблоки – коричневые, сморщенные, грязные и заплесневелые. Он понюхал их и огорченно вздохнул.
– Что ты собираешься делать?- заволновался я, увидев, что он приготовился выбросить их.
– Одна гниль. Если съешь, сразу концы отдашь.
– Не хочешь есть, отдай мне.
– Умрешь от поноса!
Торжествуя победу, я нес яблоки своим товарищам. Меня считали не очень ловким и непрактичным, но сам я вовсе так не думал. Ведь удавалось же мне все это время прятать перчатки, полученные некогда в подарок от невесты.
– Посмотрите, что у меня,- похвастался я.- Теперь посмейте только сказать, что я не способен ничего достать. Четыре яблока, пожалуйста.
– Они же совершенно гнилые, – сказал Мауриц.
– Не гнилые, а мороженые, – возразил я.
– Лучше уж поешь эсэсовского дерьма, – посоветовал Йеф (он был явно не в духе).
– Не хотите, так я съем один,- заявил я, почувствовав после их слов некоторое отвращение.
Я все же рискнул откусить и сразу понял, что никогда в своей жизни не ел ничего более вкусного. Яблоки напоминали сладкий сироп. Они скверно пахли, но разве мы не миримся с неприятным запахом сыра? Тогда я решил, что обязательно буду специально морозить гнилые яблоки, когда вернусь домой. Я никогда еще не ел таких вкусных яблок и ужасно радовался, что все отказались от них. Второй раз я откусил с такой жадностью, что мои товарищи заколебались. Парень, отдавший мне яблоки и наблюдавший за мной, тоже пожалел, что отказался от них. Он потребовал обратно свои яблоки, и я предложил честно разделить их на четверых.
Разгорелся спор. Вокруг нас собралось человек пятнадцать. Шумная группа, разумеется, привлекла к себе внимание старосты блока. Он устремился к центру сборища, а центром был я. Кто-то бросился на меня, чтобы отнять добычу. Яблоко раздавили у меня в руке, и между пальцами потек сок. Я как раз слизывал его, когда староста приблизился ко мне. Он дважды ударил меня по рукам. Одно яблоко выскочило и попало кому-то в лицо, второе было раздавлено.
– Олух! Никогда не ел ничего, кроме гнили, в своей вонючей стране. Но здесь я научу тебя хорошим манерам!
Я решил попробовать рассмешить его.
– Я уже десять дней не ходил в уборную, господин староста блока. Я думал, что гнильем смогу выгнать гнилье из своего живота.
Он на секунду задумался: смеяться или бить. Тут он увидел, что заключенный, в лицо которого попало яблоко, вытирал лицо пальцами и жадно облизывал их.
– Все вы тут сброд. Надо учить вас хорошим манерам.
И он погнал нас перед собой, всю группу, к стене соседнего барака. Он приказал своим подчиненным обойти помещения блока и выгнать всех на улицу. Заключенные ковыляли к нам, стараясь незаметно спрятаться в толпе. Собрался и персонал блока, они ждали представления.
И представление началось. Оно хорошо известно всем бывшим узникам Дахау, так как повторялось сотни раз. Правда, иногда с небольшими вариациями. Это было самое любимое развлечение эсэсовцев и нашего старосты, который во всем старался подражать им.
– Стройся! – скомандовал он, и мы поспешили встать в строй, стараясь выровняться как можно лучше. Только так можно было умилостивить мучителя. Стоять смирно, вытянувшись по струнке, руки по швам. И не проявлять страха.
– И это вы называете строем, мерзавцы? Он заработал кулаками, выравнивая строй. Его приспешники подталкивали нас сзади, и это снова нарушало строй.
После того как несколько человек упали на смерзшийся снег и снова поднялись, после того как у некоторых хлынула кровь из носа и появились ссадины, он немного успокоился и решил, что навел порядок.
– В шеренгу по два становись! – скомандовал он.
Мы построились. Теперь в каждом ряду было всего по восемь человек, и строй действительно был ровный. Мы считали, что дальше последуют обычные упражнения: «Лечь, встать, бегом марш, лечь, встать, ползти, танцевать!»
– Повернуться лицом друг к другу!
Это что-то новое. Видимо, на этот раз он решил обойтись без штрафных упражнений, и мы облегченно вздохнули.
– Посмотрите друг на друга внимательнее! Разве вы видели когда-нибудь такие поганые рожи?
Он засмеялся. Мы тоже смеялись в надежде, что это подкупит его.
Но эффект оказался неожиданным.
– Внимание!
Мы встали, недоуменно переглянувшись. Передо мной стоял Йеф и улыбался.
– Разойдись на расстояние вытянутых рук. Достать руками плечи друг друга.
Мы выполнили команду. Кое-кто из персонала начал смеяться. Нас это насторожило. Они, видимо, знали, что произойдет дальше.
– Опустить руки. Правую ногу на десять сантиметров вперед.- Он глубоко вздохнул и засмеялся от удовольствия.
– Хорошо. Начинайте! Бейте изо всех сил в рожу друг другу.
Замешательство и недоумение. Мы искали глаза друг друга. Случалось, мы ссорились из-за куска хлеба, более полной миски супа, из-за лучшего места на нарах, из-за того, что у товарища деревянные башмаки оказались лучше, из-за места в уборной. Но несмотря на все, мы оставались товарищами. Мы стиснули зубы и стояли не шевелясь.
Староста блока растерялся не меньше нас. Он крикнул резким голосом:
– Вы что, оглохли, идиоты проклятые?
Мы дышали глубоко, с хрипом, неровно. Пальцы вытянутых по швам рук окоченели. Каждый из нас сжался от сдерживаемой ярости. Мы старались как можно больше выпрямиться, развернуть плечи и повыше вздернуть подбородок.
– Что же дальше?
Мы почувствовали гордость за нашу солидарность. Никто не струсил. Стоило сдаться одному, сдались бы, наверное, и остальные. Можно было бы ударить слабо, не причиняя боли друг другу, но тогда мы все равно совершили бы поступок, оскорбительный для нас самих. Мы молча смотрели в глаза друг другу.
– Отказываетесь выполнять приказ?! Ну погодите! Мы научим вас выполнять приказы!
К нам подскочили капо. Обычно это были профессиональные убийцы и садисты-заключенные, ставшие палачами за добавочный кусок хлеба. Они сталкивали нас головами, били с неистовым бешенством. Кровь текла по лицам. Мерзавцы бегали вдоль шеренги, били, пинали, ругались, сыпали проклятиями.
– Почему вы не лупите друг друга? Ведь у вас, проклятых крематорских собак, уже и сил нет, чтобы бить больно. Поколотили бы друг друга, да и отделались бы. А теперь придется испытать силу наших кулаков.
Мы молча смотрели друг на друга, мы словно хотели удесятерить наши силы. Это был запоминающийся момент. Один из тех, о которых мы потом охотнее всего вспоминали. В такие минуты мы почти гордились тем, что были узниками Дахау. В такие минуты исчезали различия в вере, расе, социальном положении, в политических убеждениях, языке, мировоззрении и на первый план выступало чувство солидарности, которое и по сей день существует между политическими заключенными всех стран. Мы не пошевелились даже, чтобы вытереть кровь. У нас пропал страх. В такие минуты человек чувствует себя сильным, несмотря на побои и унижения. Мы еще не совсем превратились в животных. Мы освобождались от животных инстинктов и становились подлинными людьми. Ненавистные палачи могли делать с нами все, что хотели, но они не могли сломить нашу волю. Если Мы продолжали верить в наши идеалы, если мы оставались товарищами, то сила и победа в конечном итоге были за нами. Можно остаться сильным и победить, даже если и погибнешь от руки убийц.