— …И вот в Котельниково вошли немцы. Сразу началось такое, что вспомнить страшно! Подавай им на расправу коммунистов да сочувствующих. А у нас в какой дом ни войди — везде сочувствующие. Нашлись, правда, два шкурника — бухгалтер из депо и еще один из какой-то конторы. По их указке и начали хватать людей.
Была у нас одна работница, кандидат партии. В годах уже. На всю дорогу славилась до войны, медаль «За трудовое отличие» носила. А эвакуироваться заблаговременно не смогла: муж ее в это время тяжело болел.
Ее первой забрали, вместе с больным мужем. Старуха одна банщицей на станции работала. Боевая старуха, хоть и беспартийная, в женактиве числилась. Бывало, как протрет на собрании кого-нибудь с песочком — только держись! Даже начальство ее побаивалось, авторитетом пользовалась — дай боже. Так и ее не пощадили гитлеровцы, тоже упрятали в гестаповский подвал.
Озлился народ. Первые дни редко кто решался вредить фашистам. А как пошли аресты — и откуда только взялось. Что ни день — то паровоз из строя выведут, то буксы у вагонов горят, то со сцепкой что случится… А вскоре узнали мы, что всех арестованных — их человек двести было — вывезли ночью за поселок и расстреляли в овраге. Тут уж и самые смирные поднялись.
Рассказчик дрожащими пальцами размял новую сигарету, но, так и не прикурив ее, продолжал:
— Я на паровозе уже двадцать с лишним лет. Жена у меня, две дочки — замуж пора. Как они теперь там — не знаю. Я их подальше в степь к родне отправил, когда в ту поездку ушел. Может, гестаповцы уже разыскали их и терзают теперь за меня? Сердце кровью обливается, когда подумаю…
Сигарета сломалась, и машинист торопливо достал другую.
— Я беспартийный. Не вступил в партию. Думал — подам заявление, а меня спросят: а не частенько ли ты к рюмочке прикладываешься? А за мной водился такой грешок. Ну да не о том речь. Считал: если идешь в партию, то сначала перед семафором всю дрянь из себя выбрось. Но и я, беспартийный, понимал, что недаром немцы за коммунистами охотятся. Это они против чужаков народ подняли. Да и как подняли-то! Каждый день слышишь: там гараж подожгли, возле хутора такого-то трех мертвых фашистских офицеров нашли, на таком-то перегоне крушение устроили. А я в это время дома отсиживаюсь: не гнуть же добровольно спину на немца. Таких солдаты на работы штыками провожали. А толку — ни на золотник. Больше табаку изведешь, чем дела сделаешь.
Так вот. Приходят однажды за мной сразу двое. Не к добру, думаю, такая честь. «Собирайся, — говорят, — и продуктов суток на трое возьми!» Привели прямо к коменданту на вокзал. Тот, значит, мне любезно говорит: «Так, мол, и так, отремонтировали наши солдаты перегон до Жутово, а вы, мол, как опытный машинист, на этом участке каждый подъемник досконально знаете, вот и поведете состав». — «А с чем состав?» — спрашиваю. И куда его любезность девалась — сразу окрысился: «Не твоего собачьего ума это дело, — говорит. — Ты что, партизан, большевик?» Тут вмешался пришей-пристебай один, холуй немецкий: «Никак нет, беспартийный он». Комендант вроде успокоился, а меня зло взяло: «А, думаю, гады! Беспартийный я? Так этот беспартийный не хуже любого партийного доставит поезд на тот свет по зеленой улице, погодите!»
Тут вводят в кабинет паренька, Митьку. Мы с его отцом приятелями считались, я даже на Митькиных крестинах гулял. Хороший парень. И силенкой не обделен. «Этот, — говорят, — твоим кочегаром будет».
Начали мы готовить паровоз. А рядом эдакой свечкой — часовой. «Как, думаю, без свидетелей с Митькой переговорить?» Смотрю — он мне головой знаки делает: лезем, мол, на машину. Полезли мы, а солдат вдоль паровоза туда-сюда прогуливается, мундир, видно, жалко пачкать, а то бы тоже полез.
Митька мне шепчет: «А ты знаешь, дядя Андрей, я ведь кандидат ВКП(б)». — «Когда же это ты успел?» — спрашиваю. — «Перед самым уходом наших райком утвердил. Потому и не сцапали, что до сих пор никто не знает».
Мне аж досадно стало. Парень совсем недавно паспорт получил, а уж в партии. А ведь сорванец был, каких мало.
Помню, как он однажды моей дочурке — в одной школе они учились — лягушонка за пазуху пустил. А теперь — поди ты! — кандидат!
«Какой же ты партиец, — спрашиваю, — ежели вражеский поезд вести собрался?» — «А я, — смеется, — кандидатский стаж хочу на этом деле пройти. Позвал тебя, чтобы обмозговать, как нам с тобой сделать вот это…» — И оба кулака вместе сдвинул.
Поговорили мы и поехали.
С нами — два автоматчика: один в будке, другой на тендере.
Отъехали от станции километров пять, смотрю — Митька подмигнул: пора, значит. Я на тендер полез, за углем вроде. Там и пристукнул часового куском антрацита. А как Митька своего одолел — не видел. «Сейчас, — говорю, — справа кусты будут, откос зеленый, мягкий, по нему, как по пуховой перине, скатимся». Прихватили мы на всякий случай автоматы, что были у немцев, и — вниз. Тряхнуло, правда, о землю изрядно, но, главное, кости целы. Мы, конечно, сразу на откос поползли, посмотреть, что с поездом. А он все мчится. Доехал до поворота, и началось. Вагоны на дыбы — и под откос. Снаряды рвутся — немцы везли боеприпасы — пламя, крики… В общем, конец наступил эшелону, крышка.