Как и предполагал полковник, часть танков увеличила скорость и в растерянности бросилась к Мариновке. Но около сорока машин развернулись и полезли на высоту. Оставив на ее скатах еще шесть пылающих танков, гитлеровцы отхлынули, рассредоточились в поле и открыли бешеный огонь.
Полковник взглянул на небо. Вверху ползли иссиня-черные клубящиеся тучи. Шквальный ветер прижал к земле траву. Быстро наступившую темноту прорезали зигзаги ослепительных молний. Оглушительный треск грома перекрыл орудийные выстрелы. Хлынул проливной дождь. За его пеленой скрылась степь, откуда вели огонь танки.
— Двигаемся дальше, на восток, — решил комбриг. — Танки теперь за нами не угонятся. Свои автомашины — взорвать. Все равно по такой грязи на них далеко не уедешь.
На высоте остались три семидесятишестимиллиметровые орудия. Они продолжали стрелять туда, за частую сетку дождя.
— Как кончатся снаряды, взорвите пушки и догоняйте нас, — скомандовал полковник артиллеристам.
Подводы и пешие бойцы снова двинулись по раскисшей степи к Волге.
Дождь шел весь вечер и всю ночь. Теперь это был уже не ливень, а густой, надолго зарядивший первый осенний дождь, который так радует мирного хлебороба: земля к зиме влагу набирает. Бойцы чертыхались: ноги расползались в вязкой грязи, на сапоги налипали пудовые пласты глины. Чертыхались и в то же время понимали, что в такую непогодь только и прорываться через фронт.
Комбриг связался по рации со штабом армии.
Оттуда приказали двигаться к городу по Дубовой балке. А поскольку до рассвета времени оставалось немного, командование двинуло навстречу бригаде стрелковую дивизию.
Через час впереди, в кромешной темноте, загремели выстрелы. Растянувшись плотной цепью, чтобы не терять друг друга из виду, окруженцы без выстрелов двинулись навстречу тем, кто пробивался к ним на помощь.
К утру стрелковая дивизия, шедшая от города, и окруженцы под командованием полковника Ильинова соединились. На следующий день наспех пополненная людьми бригада уже заняла оборону у Садового.
ГОРЕ НАРОДНОЕ
Калач притих.
Притих? Нет, не то слово. Калач словно вымер. Раньше этот придонский хутор славился своим гостеприимством, теплым радушием. Жители его гордились тем, что их хутор назывался Калач. Они уверяли, что это название пошло от необычайно вкусных хлебов — калачей, которые когда-то выпекали здесь и слава о которых шла по всему Дону. Так это или нет, но бесспорно, что базары и ярмарки, проводившиеся в Калаче, собирали людей не только из окрестных сел и близлежащих районов, но даже из многих волжских и донских городов. Чего только не было на этих ярмарках! И отменные колхозные арбузы, и лучшие сорта степных хлебов, и виноград, выращенный на придонских склонах, и рыба, и гуси, и утки… Хозяева готовились к этим дням, как к большим праздникам. Из сундуков доставались лучшие наряды. Девчата разучивали новые частушки, танцоры не жалели свою обувь. А старые казаки, собравшись в кружок, поглядывали на молодежь, степенно обменивались замечаниями, со знанием дел оценивали песни и пляски… И вдруг кто-нибудь из стариков не выдерживал. Поправив чирики и пригладив волосы, выходил седобородый казак в круг и, лихо топнув, пускался в пляс, приговаривая:
Веселые, озорные песни сменялись грустными, задумчивыми. Пели про Дон, про его славу и доброту:
Да, Калач любил гостей. Но только званых. А с приходом фашистов хутор словно вымер. Все, кто мог, ушли. Кому не удалось уйти, старались не появляться на улицах. Наглухо закрылись ставни, спрятав яркие веселые окошки-глазницы, опустели улицы… Большое горе захлестнуло Калач.
Захватчики выбросили на улицу все имущество школы. В этом здании они устроили казарму. Они сожгли районную библиотеку. Фашисты закрыли кинотеатр, баню… Многочисленные приказы запрещали жителям выходить после определенного часа на улицу, собираться вместе…