На заставу он вернулся поздно. Невольно побрел к братской могиле. И тут он загрустил; все эти рассказы разбередили ему душу. Стоя в степи, у могильных камней, он тоже вспоминал свои мальчишеские годы, свою старушку мать и пожилого бойца Каплю. Федот думал о нем сейчас точно о своем родном отце, отцовские же черты почему-то совсем стерлись в его памяти. Капля, с его добродушным и храбрым характером, с его воркотней и вечной заботой, вставал перед ним будто живой.
Федотка присел на камни, отдаваясь воспоминаниям и наслаждаясь вечерней душистой прохладой. На заставе все затихло. Ветер тихонько ворчал в ушах. Барханы, освещенные прозрачной луной, казались выше и причудливее, чем при дневном свете. На горизонте появились три силуэта, разъезд с соседнего поста. Огромные длинные голубоватые тени всадников волочились за ними по песку. Всадники, остановив коней, будто наслаждались чистым и прохладным воздухом пустыни, потом снова разъехались в разные стороны. Лошади глухо шуршали копытами по песку.
На могиле лежала старая каменная плита. На плите была высечена надпись:
Здесь покоятся погибшие в бою
т. КАПЛЯ,
бывший комэскадрона СУЛЕЙМАН
сын батрака, родился в 27-м ауле.
ФАТИМА АЗАМАТОВА - комсомолка
и ФЕРАПОНТОВ.
В Е Ч Н А Я П А М Я Т Ь Г Е Р О Я М!
40
Обвинения, предъявленные Хамдаму, ничего не раскрыли...
Интереснее всего, что беш-арыкское дело с выстрелами под окном, с неизвестными в парандже и черной маске, с покушением на Юсупа получило совсем иной характер. Следователи свернули с этого пути, так как для обвинения Хамдама был собран другой материал: вся его жизнь с 1918 года...
Загадочная роль Хамдама в делах пресловутой Кокандской автономии, махинации в партизанском полку, история бухарского похода, кровавые расправы с личными врагами, так и оставшиеся не выясненными до сих пор, странное исчезновение младшей жены Садихон, взятки, угрозы, подозрительный выстрел на беш-арыкской площади в 1924 году - всего этого было довольно, чтобы протоколами, объяснениями, свидетельскими показаниями наполнить ряд томов огромного, пухлого дела. Однако все это было только характеристикой, собранием доводов, а не прямой уликой.
Для следователя было ясно одно - что до сих пор Хамдам гулял на свободе только в силу особых, непонятных причин!
В народе, среди населения кишлаков, в Коканде, среди старых жителей Беш-Арыка и Андархана, давно уже говорили о том, что Хамдам хочет смерти комиссара Юсупа. Всех этих маленьких людей сейчас волновал вопрос: кто победит - Хамдам или Юсуп?
41
Во второй половине октября один из подследственных по делу Хамдама встретился с ним на тюремном дворе. Хамдам остановил его.
- Эй ты, не зарывайся!.. - крикнул он арестанту. - Не показывай во вред мне. А то я сгною и тебя, и мать твою, и сестру, и жену!
- Как ты меня сгноишь? - ответил арестант. - Ты сам гниешь.
- Сегодня я здесь, а завтра дома... - махнув рукой за тюремные стены, сказал Хамдам. - Знаешь меня.
Об этом сообщили следователю, но на очной ставке Хамдам отперся от своих слов.
- Я не произносил угроз... - гордо заявил он. - Я только предупредил, чтобы этот человек давал правильные сведения. Он лжет, чтобы меня очернить и самому освободиться.
На всех очных ставках с арестованными и свидетелями, привлеченными по этому делу, Хамдам держался уверенно и сознавался только в мелочах. Не отрицая своего влияния на Беш-Арык, он решительно отверг предъявленное ему обвинение в убийстве Артыкматова.
- Старая сплетня... - сказал Хамдам. - Пусть мне докажут... Легко говорить. Все можно сказать... Я не убивал. Поручил? Кому?.. Беш-Арык жил моим именем... Теперь всё хотят свалить на меня. Все это - дурацкие слухи.
Он опроверг все свидетельские показания:
- Все лгут... Никаких колхозных растрат. Ничего не брал... Никого ничему не учил... Не вредил. Не мог... Ничего не говорил. Все лгут. Меня хотят погубить враги за то, что я истреблял мусульман... Они не могут мне простить, что я работал для советской власти. Они хитры, как змеи. Теперь они используют вас, чтобы убить меня. Если захотеть, так и голубя можно называть вороной. Делайте как хотите, я ничего не знаю...
Его упорство смущало. Следователи чувствовали загадку в деле. Шли бесконечные допросы. Дело о контрреволюционной группе росло... А Хамдам за это время стремился наладить сношения с внешним миром... Прижиганиями и махорочными компрессами он устроил себе язву на теле, чтобы попасть в больницу. Он рассчитывал, что в больнице будет свободнее. Когда мистификация не удалась, он начал думать о побеге... По ночам ему снилось бегство в Ташкент... Он просыпался мокрый, у него билось сердце, он прижимал руку к груди и мечтал в темноте. Тюрьма спала... В ней даже от стен пахло хлебом и потом. Хамдам ненавидел в эти минуты Карима и в то же время надеялся на него.
Уживчивый Сапар устроился лучше всех. Он быстро подружился с охраной. Топил печи, колол дрова... Он почти не сидел в камере: целыми днями он хлопотал и суетился, то в коридоре тюрьмы, то на дворе. Своей услужливостью он был приятен надзирателям. Они смотрели сквозь пальцы на те мелкие нарушения, которые он себе позволял. Его можно было вызвать в любую минуту дня и ночи, если требовалась какая-нибудь помощь. Сапар все исполнял с охотой. Он надраивал полы и нары и этим так купил завхоза, что тот готов был вечно держать Сапара при себе... На допросах Сапар смеялся, обо всем говорил прямо, резко, скоро, откровенно, не задумываясь... Конечно, о многом, то есть о самом главном, опасном для него и для Хамдама, он молчал.
Однажды вечером надзиратель крикнул Сапару:
- Пойди в четвертый номер. Просит парашу.
Сапар испугался. Он знал, что в No 4 сидит Хамдам... Надзиратель отомкнул дверь ключом и прошел с ключами дальше, оставив Сапара наедине с Хамдамом.
- Рад тебя видеть, Хамдам-ака, живым... - проговорил Сапар, входя в камеру.
Хамдам приветливо встретил Сапара.
- Ты умница, - сказал он.
- Я не чернил вас... Только в меру, для правды.
- Ты это делал для пользы. Это хорошо. Говорят, ты выходишь в город?
- Иногда выхожу. Мы возим хлеб из пекарни.
- Зайди завтра ко мне. Достань бумагу, карандаш, конверт. Мне письмо надо отправить на волю.
- Хорошо, сделаю... - сказал Сапар.
Из коридора раздался голос надзирателя:
- Ну, справились?
- Справились! - крикнул Сапар и, мигнув Хамдаму, выскочил из камеры.
Надзиратель Овечкин, пожилой человек, весело поглядел на Сапара, помчавшегося с парашей в руках по коридору.
Овечкин служил в кокандской тюрьме с 1914 года. Арестанты его любили за невзыскательность. Хамдама он опасался. Разговаривал с ним вежливо и всегда думал, как бы с этим сомнительным арестантом не нажить ему беды.
42
Всю ночь Хамдам не спал, он забылся только под утро и во сне видел своих жен...
"Сон до полуночи исполняется скоро. Утренний сон? Его исполнения надо долго ждать... - подумал Хамдам, просыпаясь. - Однако это лучше, чем ничего не ждать".
Утром Хамдам получил от Сапара все, что просил. Утро было хорошее, солнце светило в камеру. Вообще весь этот день, наступивший после разговора с бывшим джигитом Сапаром, показался ему особенным, веселым днем.
Перед вечерней поверкой, когда Сапар сунул ему в окошечко кружку с чаем, Хамдам передал письмо.
Сапар прочитал адрес, и у него задрожали губы. Письмо было адресовано Кариму.
- Я не участвовал в этом деле! - быстро сказал Сапар.
- Да ты и не участник! Ты только опусти письмо в ящик, - равнодушно ответил Хамдам.
Эту ночь он уже думал о будущем.
Письмо было официальное. В письме он жаловался на то, что его напрасно держат.
Прошла неделя. Хамдам понимал, что Карим не может ответить ему. Но разве нельзя найти иной способ, какой-нибудь знак?.. Перевести в большую, общую камеру, облегчить режим. Хамдам раздражался. Проклятиями он осыпал Карима. Он перестал умываться и целые дни проводил, шагая по маленькой душной камере из угла в угол, пугая соседей.