- Разве ты говорил с Иргашом?
- Я посылал к нему доверенных людей. Люди сказали, - ответил Хамдам и недовольным жестом заставил Юсупа продолжать работу. - Ты пиши! - сказал он Юсупу. - Твое дело - писать, мое - говорить.
Юсуп сидел на корточках, спиной упираясь в столбик галерейки, слушая ровный и хриплый голос Хамдама.
- "Сегодня, закончив сбор оружия в Андархане, я отправлюсь в другие города и кишлаки, - важно диктовал Хамдам. - Потом я вернусь обратно".
Дальше Хамдам перечислял по именам всех тех людей, у которых были обнаружены боевые запасы. В этот перечень не вошли имена старых джигитов, верных Хамдаму. Хамдам расписывал реквизицию как военный подвиг и в конце своего длинного послания, призывая милость бога на кокандские власти, просил помнить, что он, Хамдам, всегда готов выполнить любое поручение.
- "Мои руки подчиняются вашей голове, а мою голову я отдаю вам в руки", - сказал он и усмехнулся. - Написано?
- Написано, - ответил Юсуп.
Хамдам вынул из кармана штанов маленький штамп, полученный в Коканде, велел Юсупу слегка помазать его чернилами и, еще подышав на него, поставил свою печать в конце письма. По обычаю, эта печать заменяла его личную подпись.
День уходил. Тени становились с каждым часом длиннее. Около галерейки вырастала гора оружия. Никто из кишлака сегодня не выбрался в поле. Не до того было. Все были взбудоражены. Дехкане, проходя мимо стены, за которой скрывался Хамдам, встревоженно глядели на нее, как будто что-то можно было увидеть сквозь глину.
- Даже баев задел! Все-таки убыток им. Неужели это по своей воле? говорили они между собой. - Посмотрим, что будет дальше.
Языки развязались. Всюду - женщины во дворах, мужчины на улице беседовали о Хамдаме. Старики, брызгая слюной, поносили его. В особенности его друг, Дадабай, дошел до неистовства. (Дадабая также выпустили недавно из кокандской тюрьмы; следствие установило полную его непричастность к убийству Аввакумова.)
- Мусульмане! - кричал он. - Хамдам - купленный человек! Напрасно кяфиры верят ему. Хамдам - предатель! Хамдам - сам собака и сын собаки! Вернувшись из Коканда, он только усмехается. Вы, почтенные люди, вспомните его странные речи! Он говорил, что черное - черное, а белое - белое. Он всегда произносил серые слова. У джадидов выучился этот человек подлому языку.
Бедняки, слушая брань, остерегались спорить с богатым Дадабаем. Дадабай был известен в кишлаке как человек, живущий по правилам бога. Богатство не мешало ему быть правдивым. Уж таков был Дадабай! Вот почему его крики смущали не только богачей.
Когда по приказу Хамдама джигиты стали разгонять с площади народ, Дадабай плюнул в лицо Насырову. После этого, связав Дадабаю руки, джигиты привели его к Хамдаму. Хамдам выругал их, приказал немедленно развязать Дадабая и, вежливо кланяясь, предложил ему почетное место.
- Друг, - ласково сказал он, - я знаю все твои речи. Ты ответь мне только на один вопрос: сколько я получил за измену?
- Я не смотрел, что у тебя за пазухой, - ворчливо ответил Дадабай.
Желтый, тощий и длинный, что жердь, Дадабай смотрел в одну точку, прислушиваясь к голосам во дворе и в доме. Делал это он только затем, чтобы отвлечься и не встретиться взглядом с Хамдамом. Он боялся, что не сдержит себя и даже здесь, в доме Хамдама, поступит с ним так, как только что поступил на площади с Насыровым. Он был пленником своей крови. Когда она начинала биться у него под кожей висков, он забывал всякую осторожность, все приличия старика и мужчины.
- Ты можешь сохранить тайну? - спокойным и тихим голосом спросил Хамдам Дадабая. - Это такая тайна, которая по нашим временам не доверяется ни отцу, ни другу.
С Дадабаем, старинным приятелем, Хамдам захотел было посоветоваться о джадиде Кариме. Захотел взвесить уклончивые и глухие слова джадида. "Только с Дадабаем можно говорить об этом!" - подумал он. Но Дадабай не ответил. И в эту минуту Хамдам, готовый разболтаться, внезапно изменил свое намерение.
- Я за большевиков, русских и джадидов, - твердо заявил он, радуясь тому, что удержался от откровенности. - Потому что народ не хочет ни царя, ни хана, ни фабрикантов. Помнишь Андижан? Что не вышло двадцать лет тому назад, неужели выйдет теперь?
Дадабай пожал плечами. Он размышлял о народе, и ему хотелось сказать, что народ пребывает в раздумье. Но добросовестность остановила его от высказывания. "Кто его знает, что надо дехканам? - подумал он. - Люди, конечно, хотят жить привольно и богато. Народ, конечно, не хочет ни царя, ни купцов, ни басмачей, мешающих покою. Есть ли в мире покой? Тысячи лет в страданиях живет земля. Новые люди обещают счастье. Может быть, оно у них в чалме, как белые голуби в шапках у фокусника. Народ всегда мечтал. Ладно, пусть мечтает! Тем более что эти мечты красивы". Пока он думал обо всем этом, его гнев остыл, и тогда он спросил у Хамдама:
- Я могу идти?
- Иди! - сказал, усмехнувшись, Хамдам. - Разве я задерживаю тебя?
Дадабай встал и пошел к дверям. Хамдам крикнул ему вслед:
- Думай обо мне что угодно! Но пока ты торговал здесь, в Андархане, я страдал в Сибири! Я терпел плен, а ты наживался. Для кого я это сделал: для себя или для народа? - Дадабай молчал. - Ну, говори, - сказал Хамдам.
- Для народа... - ответил Дадабай.
- Тогда не мешай мне! - сказал Хамдам и улыбнулся, подумав, что этот "мудрый Дадабай" глупее ребенка. Тот, кто только отсиживается в осаде, скорее будет побежденным.
Дадабай по дороге к своему дому останавливал встречных и сообщал всем, что он ошибся: "Хамдам желает людям добра".
Люди быстро распространили эту весть. Многие смеялись над вспыльчивым и отходчивым Дадабаем. В очагах потух вечерний огонь, в домах утихла ненависть, и на площади смолкли споры. Прохладная ночь обещала приятный отдых...
Хамдам пришел на женскую половину к молодой Садихон и спросил у нее, не спит ли она. В этой же комнате лежала старшая жена, Рази-Биби. Садихон переглянулась с ней.
Хамдам настойчиво повторил свой вопрос.
Тогда Садихон подкралась к двери и, приоткрыв ее на два пальца, предусмотрительно прошептала Хамдаму:
- Биби тоже здесь.
Хамдам схватил жену за руку и грубо вытащил ее на галерейку. Тут только Хамдам увидал, что на галерейке спят два джигита - Сапар и Алимат. Он не пожелал прогнать их и повел Садихон по двору. Ночь была яркая и тихая.
Когда они проходили в сад мимо конюшни, Юсуп вскочил. Он спал возле Грошика и распахнул дверь, но сейчас же захлопнул ее. Он увидел полуобнаженную Садихон, в узких пестрых ситцевых шароварах, стянутых на лодыжках тесемкой. Юсуп бросился в сено.
6
Зайченко сидел в тюрьме уже почти четыре месяца. Он свыкся с тюрьмой и думал, что недалек тот день, когда кончатся все его приключения. Он был уверен, что к осени его выпустят. Так говорили ему арестанты, надзиратели; так пообещал ему даже один из следователей. Следствие уже не сомневалось в том, что безобидный, глупый нищий действительно то лицо, за которое он себя выдает.
Вдруг все переменилось. Журналист кокандской газеты, описывая ликвидацию Кокандской автономии, упоминал в своей статье об одноруком коменданте Зайченко. Эта статья, случайно прочитанная следователем, возбудила в нем подозрения. Следователь вызвал Ивана Толстикова и заявил ему:
- Дело кончено. Вы - комендант Кокандской крепости Зайченко. С сего числа, как военнослужащий, вы переводитесь из гражданской тюрьмы в Ташкентскую крепость. Подлежите содержанию там на гауптвахте. Ясно? Признаете ли вы себя бывшим комендантом Зайченко или требуете опознания?
- Признаю, - ответил Зайченко.
Он понял, что скрываться уже незачем: при очной ставке с любым из военных Коканда он будет раскрыт.
Его перевели в крепость. Здесь начались чудеса. На пятый день его пребывания на гауптвахте, однажды вечером, к нему в камеру зашел надзиратель, рябой веселый человечек, и сказал ему нехотя, как будто между прочим:
- Приготовьтесь! Завтра вечером я выведу вас из крепости.
Из-под шинели он вытащил старую гимнастерку, солдатский пояс и фуражку.
- Спрячьте барахлишко! - сказал он, кинув одежду на койку. - Пойдете в этом!
Надзиратель ушел. Зайченко недоумевал. "Кому я нужен? Кто мне помогает? - думал он. - Во всяком случае, терять мне нечего. А тут спасусь. А не спасусь - все равно, семь бед - один ответ".