10
Сашка открыл глаза и увидел, что его перенесли. Теперь он лежал уже возле стенки на галерее. Кто-то заботливо укрыл его зеленой шинелью. "Варькина", - догадался Лихолетов.
На дворе по-прежнему толпилась очередь.
Варя все еще работала в операционной. Начиналось ясное раннее утро. Артиллерийская стрельба ослабела. Костры потухли. Бурый дым струйками полз к небу. Низко, чуть ли не задевая крыши, опять летели над кишлаком машины.
- Наши! Наши! - радостно закричали раненые.
"Славно, черт побери! - подумал Сашка. - Сейчас грохать будут".
За стеной он услыхал разговор трех своих ординарцев: Куличка, Спирина и Матюшенкова. Говорил Матюшенков:
- Пролом хотят устроить. Разбить вдребезги ворота. И ворваться.
- Ворваться? Легко это ворваться? - спросил Куличок. - Сколько жизней будет стоить!
- А что поделаешь? Эта война справедливая, от рабства народ освобождается. Последний приступ! Не выдержи мы, отойди - и кончено. Эмир себя покажет. Кровь брызнет из бухарца.
- Бухарцы разные бывают, - сказал Спирин.
- Я говорю про нашего бухарца, про рабочего.
- Ну, революцию кровью не затушишь! Ежели она должна быть - будет.
- Глупости говоришь, Спирин. Куй железо, пока горячо! Храбер ты вроде зайца.
- Храбе-ер... Я не храбер. Вот ты храбер. Так попробуй! Просись в группу.
- И попрошусь.
Сашка приподнялся на локтях, ощупал голову.
- Эй, ординарцы! Ко мне! - крикнул он.
Бойцы Спирин, Куличок и Матюшенков вошли во двор.
- Сюда! Я здесь, - подозвал их Сашка.
Они подбежали к галерее.
- Вы что это митинг развели за стенкой?
- Какой митинг! Обсуждение, - сказал серьезно Куличок, коренастый боец в расстегнутой гимнастерке, босой, с нахмуренными густыми бровями, с приплюснутым и обожженным, точно свекла, носом.
- Ты где ботинки потерял?
- Невозможно, товарищ командир. Жарища! Гниют ноги.
- Попить мне дайте и пожевать что есть!
Ординарцы мигом притащили кувшин, краюшку хлеба и две головки луку. Есть Сашке было больно, при движении челюстей щеку будто разрывало, но, кое-как пожевав на левой стороне, Сашка немного подкрепился. Отдав Куличку остатки лука и хлеба, Сашка его спросил:
- От кого ты слыхал про группу?
- Товарищ Муратов сообщил. Он был в штабе, в Кагане.
- Наши идут?
- Нашего полка много.
- Ну так и я иду! Приведите ко мне Машку! - сказал он о своей кобыле.
- Что вы? Товарищ командир! Вам не полагается! - сразу трое, в голос, закричали ординарцы.
Лихолетов скинул шинель, встал, попробовал бинт на голове. "Силы хватит", - подумал он.
- Быстро! - Он повторил приказание.
Ординарцы не посмели ослушаться и привели Машку, большую серую кобылу в черных яблоках. Она была такая пестрая, будто ее кто-то раскрасил.
Лихолетов с трудом влез на нее, вставил ноги в стремена, покачался в седле, точно пробуя, крепко ли сидится, ощупал на себе шашку, деревянную кобуру с маузером, расправил поводья в пальцах левой руки и сказал:
- Кто со мной? Ты, что ли, спорщик?
Куличок подергал себя за нос, раздумывая, потом высморкался, вытер пальцы о штаны и, ни слова не сказав, побежал за лошадью.
Варя, увидев в окно Сашку, вышла на галерею.
- Вы куда? - спросила она.
Он молчал.
- Вам нельзя уезжать, товарищ командир. Слезьте! Вы раненый. Ведь осложнение может быть! Надо понимать.
- Ладно, - пробурчал Сашка.
- Что ладно? Я говорю: слезай с коня! - закричала она раздраженным голосом и подошла к Сашке. - Что вам жизнь - копейка, что ли?
- Нет, Варюша, - сказал Сашка и улыбнулся. - Без меня, боюсь, не обойдутся. На счастье ручку! - лукаво проговорил он, протягивая руку, и прищурился.
Варя рассердилась.
- Я вам категорически запрещаю, - заявила она, переходя уже на официальный тон. - Извольте слушаться! Я сейчас позову бойцов, чтобы вас сняли, силой. Я здесь начальник. Заприте ворота! - приказала она красноармейцам, стоявшим на улице, возле въезда в курганчу**.
Никто не успел опомниться, как Сашка, дав шенкеля своей кобыле, мигом вынесся из усадьбы, еле успев под аркой ворот пригнуть голову.
- Прощай, Варюша! - крикнул он ей на ходу, помахал рукой и поскакал по дороге.
Варю обдало таким облаком пыли, что она расчихалась.
Раненые бойцы, штабисты, санитарки, обозники посмотрели вслед всаднику с забинтованной головой. Он галопом промчался по кишлаку. Догоняя его, на гнедом туркмене летел босой Куличок. А за Куличком скакали двое других ординарцев.
Красноармейцы, толпившиеся возле ворот, засмеялись, увидев, что Варя обескуражена этим бегством.
- Что, сестрица? - сказали они. - Не подчиняется наш брат-то вашей команде, а? Самостоятельность любит.
- Ваш брат, ваш брат! - передразнила их Варя, и на лице у нее появилось что-то презрительное. - А вы чего тут стоите, околачиваетесь?
- Мы раненые.
- Вот возьму да и отправлю всех на фронт! Вот и будете самостоятельные! - сказала она и пошла обратно к своей операционной.
Возле дверей опять стояла очередь.
- Следующий! - крикнула Варя и, принимая нового раненого, заставила себя забыть о Сашке.
11
Утром 30 августа Хамдам занял станцию Якка-Тут, расположенную западнее города Бухары, на железнодорожной линии, идущей от Кагана.
В тылу завели подозрительную игру басмачи. Было ясно, что они собрались здесь с определенной целью; если нужно будет - поддержать отступление эмира.
Хамдаму было приказано держать в своих руках железную дорогу и выставить заслон против басмачей.
Его отряд, обогнув Бухару и не встретив никакого сопротивления, появился внезапно в селении Якка-Тут и разместился вдоль железной дороги.
Предписание командования выполнялось Хамдамом правильно до той минуты, пока не вмешался Джемс. Когда днем 30 августа Бухара узнала, что Якка-Тут занят войсками Хамдама, Джемс решил послать туда одного из своих агентов, старика Ачильбая.
Старик к вечеру добрел до Хамдама. Он потолкался среди дозоров, разыскивая кого-нибудь из близких к Хамдаму. Никто не попадался. Узнав, где квартирует Хамдам, он спрятался неподалеку от этого дома, присел на корточки к арыку и решил ждать.
Хамдам был на станции. Он сидел около телеграфиста в аппаратной, передавал свою сводку и принимал распоряжения. Уже стемнело, когда он окончил переговоры с Каганом.
Хамдаму сообщили, что хотя Бухара еще не взята, но возможно бегство эмира, и поэтому ему предлагается два эскадрона разместить в Якка-Тутском районе, в северном направлении, а третий послать к югу Хамдам заверил, что все приказания штаба будут исполнены в точности.
Якка-Тут почти опустел. Лишь кое-где кучками толкались жители, но когда на коне появился Хамдам, растаяли и эти жалкие кучки. Рядом с Хамдамом ехал Сапар, за ними - личная охрана. Юсуп с первым эскадроном остался на станции, на случай экстренного вызова из Кагана.
Пастухи повстречались с Хамдамом. Быстро, при помощи собак и палок, они очистили улицу. Стада знаменитых каракульских овец шли к загонам. Заметались между лошадьми курчавые ягнята на неуклюжих прямых ножках. Заблеяли овцы, тесно прижимаясь друг к другу. От стада шел теплый и острый запах. Уже смеркалось.
У Сапара жадно поблескивали глаза. Он тихо нашептывал Хамдаму:
- Хорошие бараны! Хороший скот! А шерсть какая! Здесь много богачей. А в древности было больше. Неподалеку отсюда был город, старинный. Древнее Бухары. Пайкан. В храмах там стояли золотые идолы с огромными жемчужными глазами, с голубиное яйцо. Арабы наворовали так много золота. Но осталось еще! Мне рассказывал отец, что один англичанин рыл землю и нашел золотого идола в полпуда весом...
Хамдам невнимательно слушал командира. Он беспрестанно озирался, предчувствуя что-то. Он приучил себя к мысли о том, что на каждом шагу неизвестность ждет его, надо быть настороже. Днем, при солнце, уверенность не покидала его, но стоило спуститься сумеркам - он становился тревожным.