— Откройте! Милиция…
За дверью засуетились, звякнула и упала задвижка. Уже немолодой, среднего роста мужчина с короткими, подстриженными ёжиком волосами, узким лбом и большими треугольными ушами насторожённо всматривался в пришедших.
— Подтынный Василий Дмитриевич? — шагнул к нему человек в форме капитана милиции. — Одевайтесь. Вот ордер на арест.
Хозяин дома вздрогнул и, отступив назад, тяжело опустился на стул. Капитан спокойно и неторопливо произвёл обыск. Затем подошёл к столу, усмехнулся и, не удержавшись, крутнул головой:
— Долго же ты скрывался от нас, Подтынный! А ведь верно в народе говорится: сколько верёвочке не виться, а кончику быть. Ну что-ж, пошли!
…Следователь положил перед арестованным коробку папирос, спички и, глядя прямо в его бесцветные, беспокойно бегающие глаза, сказал:
— Нам известно, что вы, Подтынный Василий Дмитриевич, будучи комендантом участка, а затем заместителем начальника полиции во временно оккупированном фашистами городе Краснодоне, принимали активное участие в арестах и расстрелах советских граждан, в казни членов подпольной комсомольской организации «Молодая гвардия», действовавшей во время Великой Отечественной войны. Вот протоколы допросов бывших работников краснодонской полиции, показания свидетелей, опознавших вас на очных ставках. Все эти документы полностью изобличают вас в совершённых преступлениях. Вы будете давать показания?
Подтынный долго молчал. Наконец он с трудом выдавил из себя:
— Хорошо… Я все расскажу…
Он взял из коробки папиросу, закурил, несколько раз жадно и глубоко затянулся.
— У меня не было иного выхода, — глухо, чужим голосом начал он. — Плен, затем концлагерь, скитания по болотам… Я боялся смерти. Добравшись до Краснодона, я решил поступить в полицию. Это было в конце августа 1942 года. Полиция размещалась недалеко от городского рынка, в сером бараке…
1. В СЕРОМ БАРАКЕ
Мрачный барак с обвалившейся на стенах штукатуркой и подслеповатыми окнами, густо переплетёнными ржавой колючей проволокой, стоял особняком на улице, примыкавшей к городскому рынку. У двери, под уныло повисшим флагом с чёрной паучьей свастикой, круглосуточно дежурил угрюмый полицай.
Жители города, отправлявшиеся по утрам на рынок с узелком последнего тряпья в надежде выменять на него кусок хлеба, старательно обходили этот мрачный дом. Сюда никто не приходил сам — сюда приводили только под конвоем.
Человек с полицейской повязкой, медленно и тяжело вышагивающий у входа, как бы отделял этот барак от всего остального мира.
Где–то шли жаркие бои. Люди бросались под танки, увешав себя гранатами, закрывали грудью амбразуры вражеских дотов, стояли насмерть за каждую пядь родной земли.
Где–то кипел напряжённый труд. Женщины, заменив своих мужей и братьев, ушедших на фронт, вставали у станков, подростки садились за штурвалы комбайнов, варили сталь, ковали броню, вытачивали снаряды.
Где–то формировались партизанские отряды. Во вражеском тылу люди совершали дерзкие рейды, поджигали склады, взрывали мосты, нападали на обозы — делали все, чтобы скорее прогнать со своей земли непрошеных гостей.
А здесь, в этом сером бараке под фашистским флагом, текла своя особая жизнь, полная пьяных разгулов и тревожного ожидания чего–то страшного и неизбежного.
Большая комната с квадратными окнами, выходившими во двор, несмотря на обилие мебели, казалась пустой и необжитой. Лучи солнца, с трудом пробивавшиеся сквозь густую листву деревьев, скупо освещали её. Хозяин комнаты, видимо, не очень заботился об удобствах и стащил сюда все, что попалось под руку. Вдоль стены выстроились самые разнообразные, словно собранные для коллекции стулья, в противоположном углу под небольшим, вырезанным из журнала портретом Гитлера стояла широкая, ничем не покрытая деревянная скамья. Рядом с ней прижался к стене диван с бесчисленным количеством резных затейливых полок. Самое видное место занимал массивный, обитый зелёным сукном письменный стол.
За этим столом восседал рослый мужчина лет сорока в темно–синем френче, плотно облегавшем грузную фигуру. На бледном одутловатом лице его с крупным прямым носом и мясистыми губами резко выделялись густые мохнатые брови, под глазами отвисали землистого цвета мешки.
Это был начальник краснодонской полиции Соликовский.
Василия Соликовского знали многие жители Краснодона. В город он приехал несколько лёт назад, после того как отбыл срок в исправительно–трудовых лагерях. За что он попал туда и сколько пробыл — об этом Соликовский никому не рассказывал.