В центре Первомайки издавна стоял небольшой скромный памятник Борцам революции. Это было простое сооружение, сложенное из железобетонных плит жителями посёлка ещё в первые годы советской власти. По установившейся традиции в праздничные дни возле памятника устраивались массовые гулянья. У первомайцев с этим памятником связывались все самые лучшие воспоминания о свободной мирной жизни.
Став полицейским комендантом Первомайки, Подтынный сразу обратил внимание на этот памятник. Однажды вместе с дежурным полицаем Мрихиным он несколько раз прошёлся вокруг памятника, мурлыча что–то себе под нос.
— Давно его поставили?
— Кого? — не понял полицай.
— Ну, этот… памятник…
— А-а… давно. Кажись, в двадцатом.
— Коммунисты распорядились?
— Та кто его знает. Может, и коммунисты.
Подтынный ещё раз осмотрел со всех сторон памятник, что–то соображая. Потом спросил:
— Коммунистов в посёлке много?
— Шестеро осталось, — с готовностью доложил полицай. — Список имеется.
И вот ранним утром этих шестерых под усиленным конвоем пригнали на площадь. Подтынный приказал им разобрать ломы и лопаты, сваленные в кучу возле памятника.
— А теперь приступайте к работе, — бросил он, помахивая плетью. — Чтоб к вечеру от этого памятника не осталось и следа. Ясно?
Горняки молча переглянулись и не тронулись с места. Самый старший из них, седоусый шахтёр с большими чёрными от въевшейся угольной пыли руками, неторопливо положил на место лопату, достал из кармана кисет. Следом за ним побросали инструменты и остальные.
— Ну, что же вы? — подошёл поближе Подтынный. — Приступайте!
Горняки не шелохнулись.
— Ага, понятно, — Подтынный криво усмехнулся. — Совесть не позволяет. Ничего, мы её сейчас успокоим…
Взмахнув плетью, он что было силы ударил ею по лицу старого шахтёра. Тот вздрогнул, но не сдвинулся с места. Подтынный хлестнул плетью ещё и ещё. На морщинистом лице шахтёра вздулись кровавые рубцы.
— Гадина! — прорезал вдруг тишину звонкий девичий голос. — Подлец! Тебе все это зачтётся, когда придут наши!
Подтынный обвёл взглядом вокруг. На площади уже собралась толпа. Ему бросилась в глаза высокая стройная девушка в цветастом платке. Она смотрела на него в упор карими, расширившимися от гнева глазами. Столько ненависти и презрения было в этом взгляде, что Подтынному стало не по себе. Он сделал шаг в сторону девушки. Коренастый белобрысый парень, на плечо которого она опиралась, угрожающе двинулся ему навстречу. Толпа враз сдвинулась теснее, загудела. Подтынный отступил.
Поздно ночью полицаи сами кое–как откололи несколько плит от памятника и вывезли их в глухую балку. В жандармерию Подтынный доложил, что по его указанию памятник разбирали сами коммунисты.
— Молодец! — похвалил его Зонс. — Ловко придумал!
Польщённый похвалой, Подтынный искал подходящего случая, чтобы снова отличиться. И такой случай скоро представился.
В первых числах декабря в полицейский участок прискакал на взмыленной лошади староста соседнего хутора Большой Батырь. Пройдя прямо к Подтынному, он наклонился и зашептал ему на ухо:
— Возле хутора советские парашютисты укрываются. Сегодня ночью высадились. Я знаю, где они спрятались. Скорее!
— Сколько их? — одеваясь, спросил Подтынный.
— Человек пять. Может, шесть… В доме лесника сидят.
Подтынный приказал дежурному немедленно собрать по тревоге всех полицаев, сам позвонил Зонсу, попросил подкрепление.
Рассыпавшись по неглубокой ложбине, полицаи плотным кольцом окружили домик, где укрылись советские парашютисты, и обстреляли его трассирующими пулями. Осаждённые ответили дружным залпом. Завязалась перестрелка.
Зонс привёз на машинах взвод жандармов, Соликовский согнал всех свободных от патрулирования полицаев — около сотни человек осаждали маленькую группу парашютистов, но они держались стойко.
Лишь вечером гитлеровцы ворвались в полуразрушенный дом. Сорвав дверь, они вбежали в комнату. Двое оставшихся в живых парашютистов выскочили в окно. Одного из них тяжело ранил Подтынный, второму удалось скрыться. [3]
Возбуждённые, возвращались гитлеровцы и полицаи в город. Подтынный чувствовал себя героем. Он гарцевал на лошади, стараясь держаться рядом с тачанкой, на которой ехали Зонс и Соликовский. Поперёк тачанки, бессильно свесив руки, лежал раненый парашютист. Он был в беспамятстве, дышал тяжело, прерывисто. Из ушей и рта текла кровь.
3
Этот единственный оставшийся в живых участник парашютного десанта под Краснодоном вскоре после окончания войны приезжал в Большой Батырь, беседовал с жителями, посетил могилу своих павших товарищей. К сожалению, фамилию его установить не удалось. (Прим. автора).