— Серёжа, а там ещё много осталось? — спрашивал детский голос.
— На всех хватит, — отвечал ему ломкий басок. — Под ноги смотри, а то упадёшь, рассыплешь…
Бауткин осторожно высвободил винтовку, выждал, пока разговаривавшие приблизятся, громко скомандовал:
— Стой! Кто такие?
Их было трое. Два совсем ещё мальчика, третий чуть постарше, в затасканном пальтишке и лохматой шапке, сдвинутой на затылок. Услышав команду, все трое остановились. Потом старший, присмотревшись к Бауткину, бойко заговорил:
— Тю, дядьку! Хиба ж так можно? Напугал…
— Кто такие? — строго повторил Бауткин.
— Та чи вы меня не знаете? — с искренним изумлением отозвался старший. — Серёжка я, Тюленин. Помните, прошлым летом вы ещё приходили голубями меняться, за моего турмана двух сизокрылых давали. Я отказался, а вы здорово ругались… Помните? А то со мной дружки, — Серёжка кивнул на спутников. — Стёпка Сафонов и Юркин Радик. Соседи.
Тюленина Бауткин знал. Во всем Краснодоне ни у кого не было лучших голубей, чем у Серёжки. Бауткин частенько встречался с ним на голубином базаре. Но знакомство знакомством, а служба службой. И Бауткин сурово оборвал Серёжку:
— Почему так поздно шляешься? Приказ коменданта знаешь? После девяти часов…
— Та приказ–то знаем, — весело отозвался Серёжка. — А когда жрать нечего, дома не усидишь. Тут на двадцать второй шахте бабушка моя живёт. Так мы с дружками вот навестили её. Чайку попили с вареньем, у бабушки сад свой. И голубям моим тоже гостинец передала…
Серёжка скинул с плеча небольшой туго набитый мешок, быстро развязал его, зачерпнул в пригоршню калёных семечек подсолнуха. Протянул Бауткину:
— Угощайтесь.
Бауткин подозрительно посмотрел на Сережкиных товарищей. У них за плечами тоже висели набитые сумки.
— А у тех что?
— Тоже семечки, — бодро тряхнул сумкой Юркин. — У его бабушки, знаете, сколько их! А у нас дома масла ни капли, вот отнесу мамке, собьёт стакан–другой.
Бауткин помолчал в раздумье. Он твёрдо помнил приказ Подтынного вести на участок всех задержанных. Но тащиться в такую даль с этими пацанами совсем не хотелось. Холодно, грязно… И потом какие там из них партизаны! Только смеху на себя накличешь: нашёл подпольщиков, от горшка два вершка. И он решительно закинул винтовку за плечи.
— Ну, топайте, чтоб духу вашего тут не было!
Подхватив сумки, хлопцы быстро зашагали в темноту.
Заворачиваясь снова в тулуп, Бауткин крикнул им вдогонку:
— Только через посёлок не идите, дуйте прямиком через степь, слышите?
— Ладно!.. — донёсся из темноты Сережкин голос.
У остальных полицаев, находившихся ночью в засаде, никаких происшествий не было.
Утром Подтынный метал громы и молнии — так хорошо задуманный манёвр не дал никаких результатов. Полицаи смущённо разводили руками — никого в посёлке ночью не появлялось…
Последним пришёл доложить о дежурстве Шабанов — широкоплечий, удивительно неповоротливый полицай, прозванный «Кабаном».
— Зря всю ночь мёрз. Ни одной живой души… — мрачно пробубнил он.
— Ладно, иди, — устало махнул Подтынный.
Кабан неуклюже повернулся к выходу и вдруг услышал позади себя неистовый крик Подтынного:
— Стой!!!
Ухватив Кабана за воротник, Подтынный рывком толкнул его к окну, повернул к свету. На спине Кабана белел небольшой листок бумаги. На нем чёткими печатными буквами было выведено:
«Холуи! Зря стараетесь. Лучше подумайте о спасении своей шкуры. Народ жестоко отомстит предателям.
Молодая гвардия»
— Итак, ваши старания выявить подпольщиков ни к чему не привели, — констатировал следователь. — Каким же образом гитлеровцам удалось раскрыть подпольную организацию?
— Помог случай… — проговорил Подтынный. — Жандармы напали на след организации, даже не подозревая об этом. Все началось с кражи подарков для немецких солдат, которые на автомашинах доставлялись на фронт в канун Нового года…
7. В КАНУН НОВОГО ГОДА
Давно истекли три дня, предоставленные Ренатусом краснодонской жандармерии для поимки молодогвардейцев. Прошли ещё три дня и трижды по три…
Ренатус почти каждый день звонил в Краснодон, грозил всех расстрелять за бездеятельность. Соликовский совсем упал духом, стал пить больше прежнего. Он был уверен, что дни его уже сочтены.
Хмурым, озабоченным был все эти дни и Зонс. Запершись у себя в кабинете, он подолгу рассматривал многочисленные листовки, аккуратно доставляемые ему полицаями, перебирал в памяти все мельчайшие подробности дерзких налётов, совершённых безвестными смельчаками.