Соседнюю комнату занимал следователь Кулешов. Увидев Подтынного, он обрадованно засуетился, вежливо подвинул стул, быстро затараторил:
— Садитесь, садитесь, пожалуйста! Да–да, мы знаем, Василий Александрович сообщил. Очень приятно, разрешите поздравить вас, так сказать. Я очень рад, поверьте, очень рад!.. А Василий Александрович ещё не пришёл. Конечно, такая нагрузка, столько работы… — Он перегнулся через стол, перешёл на шёпот: — Господин Зонс был уже, забрал к себе на допрос оттуда, снизу, там коммунисты… Господин Зонс их сам допрашивает. А нам приказал вот этими заняться. Вы разрешите продолжить?
Кулешов вскочил из–за стола, мелкими шажками подбежал к окну и неожиданно взвизгнул:
— Ты будешь говорить, паршивец?! Я тебя спра–а–шиваю — будешь?
Подтынный посмотрел в угол, куда кричал Кулешов, и увидел там белоголового юношу со связанными руками, в изодранной в клочья рубашке. Он стоял, опершись спиной на шершавую, плохо оштукатуренную стену. Из разбитого носа тёмным ручейком текла кровь.
Подтынный узнал в нем Анатолия Попова.
— Подумайте только, — изумлённо всплеснул руками Кулешов, — целый час бьюсь! И это мой крестник! У–у–у, сталинец!
Он неловко, по–женски хлестнул ладонью по лицу Анатолия.
Подтынный властно отстранил Кулешова, схватил Анатолия за грудь, встряхнул так, что стукнули зубы. Приблизившись к Анатолию, недобро спросил:
— Узнаешь?
Не дожидаясь ответа, стукнул кулаком в висок, носком своего начищенного сапога пнул Анатолия в худой, белевший сквозь разорванную рубаху живот. Анатолий глухо охнул, согнулся, ничком рухнул на пол…
Подтынный долго сёк нагайкой Анатолия. Потом передал плеть Кулешову, хладнокровно приказал:
— Продолжай…
Кулешов послушно схватил плеть. Подтынный, одёрнув гимнастёрку, вышел.
Коридор был наполнен смрадным, едким дымом, сизой поволокой стелившимся под потолком. Стоящая здесь старая печь–голландка нещадно дымила. У раскрытой двери в камеру угрюмо сидел молодой полицай, подперев кулаком щеку. Увидев Подтынного, он медленно встал. Из камеры слышался громкий детский плач.
— Почему здесь дети? — удивлённо спросил Подтынный.
— Так вот же, в залог взяли, — невесело пояснил полицай. — Кого не поймали, так родителей ихних и с малыми детьми посадили… — И тихо добавил: — Зря… Детишков–то не надо бы…
— Закрой дверь! — сухо бросил Подтынный. Неожиданно донеслось:
— Приведите Иванихину!
Подтынный живо представил себе давнишнюю свою знакомую, сероглазую медсестру, когда–то делавшую ему перевязку. Сейчас будут её допрашивать. Первым его движением было уйти, укрыться в своём кабинете. Но ему захотелось снова увидеть Иванихину. Он направился к Черенкову.
В кабинете Черенкова, боком к столу, сидела Ульяна Громова. Плоскогрудый Черенков, морща шишковатый лоб и пощипывая короткие — ёжиком — усики, хмуро задавал ей вопросы, и она отвечала односложно и сдержанно, не поворачивая головы:
— Кто помогал тебе распространять листовки?
— Никто.
— Назови членов организации?
— Не задавайте лишних вопросов.
— Иванихина присутствовала на ваших собраниях?
— Я такой не знаю.
В голосе Черенкова зазвучала издёвка.
— Не знаешь? Сейчас я вас познакомлю…
Повернув голову к появившейся в дверях белокурой худенькой девушке, Черенков отрывисто скомандовал:
— Подойди сюда. Сядь.
Подтынный с удивлением посмотрел на девушку. Он видел её впервые. Заметив это, Черенков объяснил:
— Их двое. Это младшая, Лилия. Старшую Соликовский вчера сам… — И снова повернулся к девушкам: — Ну, что же вы? Поздоровайтесь.
Девушки взглянули друг на друга, молча отвернулись.
— Напрасно вы отпираетесь, — повысив голос, сказал Черенков. — Все равно…
Он недоговорил, распахнулась дверь, и вошёл Соликовский. Он был пьян, сняв френч, пошатываясь, подошёл к девушкам.
— Ну-с, красавицы, так кто вам приказывал писать и расклеивать по городу листовки? — Он остановился около Лили Иванихиной. — Говори ты!
Лиля молча пожала плечами. Соликовский круто повернулся к Громовой.
— Ты?!
— Мне никто не приказывал, — спокойно и громко ответила Уля. Выпрямившись, она глянула в глаза Соликовскому: — Это было почётное задание, и я выполняла его с большой радостью.
— Отвечай на вопрос! — взревел Соликовский. Громова ещё раз взглянула на него и, так же как
Лиля, пожала плечами.
— Я все сказала.
Соликовский ударил её по лицу.
Побледнев, Уля выпрямилась, гордо откинув голову, заложила руки за спину. Лиля тоже встала.
— А ну… Скидайте свои лохмотья! Быстро! — Соликовский рванул на Громовой юбку, цинично выругавшись. Уля упёрлась руками в его грудь, прошептала землистыми губами: