— На дверь у хлебного ларька кто–то наклеил, — глухо пробасил он. — Шёл по улице, вижу — столпился народ, читают. Еле отодрал.
Соликовский поднёс бумажку к глазам, потом оторопело посмотрел на полицая, перевёл взгляд на спокойно курившего Захарова. Бледное лицо его постепенно начало багроветь, левая бровь поползла вверх, глаза налились кровью. Сжав рукоять плети, он что было сил стеганул ею по столу.
— Кто писал? Своими руками задушу гада! Ну?!
Лукьянов исподлобья взглянул на своего начальника, переступил с ноги на ногу:
— Допытывался у тех, что стояли возле ларька. Молчат…
Захаров перегнулся через стол, пробежал глазами по ровным строчкам:
«Долой гитлеровские двести грамм, да здравствует сталинский килограмм!»
Захаров удивлённо присвистнул:
— Та–а–ак…
В комнате стало тихо. Тонко взвизгнув давно не мазанными петлями, глухо стукнула о косяк распахнутая настежь форточка.
Взгляд Соликовского скользнул по столу и вдруг остановился на забытой сводке, только что составленной Захаровым. Будто невидимые пружины подкинули его грузное тело:
— Зонс! Повесит, как узнает. И глазом не моргнёт.
Отшвырнув ногой стул, Захаров вынул изо рта папиросу, процедил сквозь зубы:
— Не поднимай паники, начальник! Зонсу незачем знать про эту паршивую бумажку. Понял?
Он взял со стола злополучный листок, старательно изорвал его в мелкие клочья.
— Вот так. Пойдём лучше к Федору, отведём душу. И ты тоже, как тебя, — повернулся он к Подтынному, — айда с нами. Надо обмыть новую должность…
Они шли по когда–то нарядной и шумной, а сейчас пустынной улице Дзержинского. Лишь изредка гулко раздавались торопливые шаги случайных прохожих, и снова наступала напряжённая, гнетущая тишина. Город казался вымершим.
Возле бывшего здания горисполкома дорогу им пересёк немецкий жандармский взвод. Одетые в одинаковые мундиры горохового цвета, поразительно похожие друг на друга жандармы тяжело топали коваными сапогами по мостовой и пели какую–то немецкую песню. Впереди, смешно подбрасывая ноги, вышагивал щупленький, низкорослый ефрейтор.
Соликовский взял Подтынного за рукав, остановился.
— Слушай, ты вот военным был… Ведь правда, они непобедимы, а? Ну и силища! Я видел, когда красные отступали: идут усталые, злые. Замученные лошадёнки еле–еле тянут пушки. Танков совсем мало. А у них могучая техника, вся пехота на бронемашинах. Такая армия весь мир завоюет, а?
Подтынный живо поддакнул.
Соликовский долго в задумчивости теребил рукоять своей плети, скользя рассеянным взглядом по пустынной улице. Наконец снова глухо заговорил, обращаясь к Захарову:
— Тебе не приходилось воевать с коммунистами? Я с ними в двадцать первом году близко познакомился. Под Фастовом окружили мы одно село. Засела там горстка большевиков, человек тридцать. Четырнадцать раз поднимались мы в атаку, а ничего не могли сделать, пока не сожгли все село… Около десятка раненых взяли тогда в плен. Секли плетьми, кололи штыками — никто ни слова. Вывели их за околицу, наставили винтовки, смерть–вот она, а они поют «Интернационал»…
Захаров подозрительно покосился на Соликовского.
— Что–то я тебя не пойму. То у тебя немцы — сила, а то… Ты что, рвать когти надумал? Не к ним ли решил переметнуться? Нам с тобой, брат, деваться некуда. Забрались мы на крышу вагона, поезд мчится куда–то, куда привезёт — не знаем, а спрыгнуть нельзя — расшибёшься. Так будем ехать весело!
Он с силой толкнул ногой дверь ресторана, у которой их уже поджидал ухмыляющийся хозяин…
Никто из них в тот день ни словом не упомянул о злополучной бумажке, обнаруженной полицаем на двери хлебного ларька. Но мысли каждого неотступно весь вечер вертелись вокруг неё. Кто осмелился так открыто, дерзко бросить вызов гитлеровским оккупационным властям? И сколько их в городе, таких смельчаков?
Между тем автор этой одной из первых появившихся в Краснодоне листовки сидел на чердаке небольшого шахтёрского домика и при свете чадящей коптилки снова и снова перечитывал страстные, жгущие сердце строки:
«Слушайте нас, дорогие друзья, молодые горняки и горнячки, верные сыны и дочери родного Донбасса! Славные патриоты Советской Родины!
Молодое поколение горняков — шахтёры Снежнянки, Чистяково, Макеевки, Гришина и Буденновки, металлурги Мариуполя, Сталино и Орджоникидзе, машиностроители Краматорска и Горловки героически сражаются в рядах бесстрашных красных воинов за родную землю украинскую. Не одному десятку отважных сынов украинского народа за мужество и отвагу присвоено звание Героя Советского Союза. По всем фронтам прокатилась слава о Герое Советского Союза — сыне героя гражданской войны луганце Григории Онуфриенко. В Донбассе, на Украине и по всему великому Советскому Союзу гремит слава о боевых делах шахтёрских партизанских отрядов…