Волоча за собой окровавленную, туго перетянутую тряпками ногу, он пополз к выходу. Толкнул головой дверь, с трудом приоткрыл её.
Возле двери сидел молодой курчавый полицай.
— Эй, ты! — глухо, тоном приказа, сказал Анатолий, протягивая ему записку. — Возьми!.. Матери…
Полицай вскочил, тревожно озираясь, закивал головой:
— Ладно, ладно… Ты не беспокойся. Отнесу. Обязательно отнесу… Как сменюсь с дежурства, так сразу… Я понимаю…
Анатолий снова закрыл дверь и окинул взглядом посеревшие, лица ребят. Усмехнулся, бодро тряхнул светлым чубом.
— Ну, чего притихли? Ваня, запевай–ка нашу, молодогвардейскую… Хорошую песню мы сочинили, а петь приходилось все больше украдкой. Теперь–то можно во весь голос…
И он запел нарочно громко, старательно выговаривая слова:
— О, то ты правильно придумал! — воскликнул Ваня Земнухов, живо сверкнув глазами. — Давайте, хлопцы, дружно! Пусть и девчата за стеной услышат… — И, дирижируя обеими руками, подхватил:
Все, кто был в камере, дружно подхватили знакомую мелодию. Вася Бондарев постучал кулаком в стену, за которой в соседней камере сидели девушки. Оттуда немедленно раздался ответный стук, и в хор включились звонкие девичьи голоса. По всему бараку понеслась задорная песня:
В бессильной злобе фашисты метались по коридору, врывались в камеры, размахивая пистолетами, орали: «Молчать!»
Но молодогвардейцы не обращали на них внимания. Они как будто даже не замечали этих рассвирепевших, брызжущих слюной людей и пели ещё громче, ещё дружнее, вкладывая в бесхитростные слова песни всю свою ненависть к врагам, всю свою любовь к жизни, к Родине.
В эти последние часы своей жизни отважные комсомольцы хотели только одного: пусть все узнают, что никакие пытки, никакие мучения не сломили их дух, не смогли отнять у них веру в правоту своего дела, в силу своего народа. Своей песней они говорили врагам: советская власть непобедима!
…Поздно ночью в окно дома Поповых кто–то тихо постучал. Таисия Прокофьевна приоткрыла форточку. В форточку впорхнул листок бумаги, затем донёсся чей–то приглушённый шёпот: «Беги в полицию, может, успеешь попрощаться…»
Не чуя под собой ног, Таисия Прокофьевна выбежала на улицу.
Ярко светила луна. У самого здания полиции Таисия Прокофьевна увидела, как распахнулись ворота, из двора выехала крытая брезентом автомашина и на большой скорости помчалась к шахте № 5. Из–под брезента глухо доносилась песня. Хриплые юношеские голоса негромко пели любимую песню Владимира Ильича:
В этом хоре Таисия Прокофьевна услышала и голос своего сына.
Рассказ Подтынного близился к концу.
— Следствие располагает данными о том, что вы лично участвовали в казни молодогвардейцев. Вы подтверждаете это?
Подтынный беспокойно заёрзал на стуле.
— Н-нет… То есть… я присутствовал… Мне приходилось сопровождать арестованных к месту казни…
— Расскажите об этом.
Снова лицо Подтынного укрылось в густых клубах дыма.
— Вечером 14 января шеф гестапо разговаривал по телефону с полковником Ренатусом. Соликовского и меня перед началом разговора выгнали в коридор. Когда мы снова вошли в кабинет, шеф объявил, что в целях сокращения линии фронта германская армия отходит на запад и полиции надо готовиться к эвакуации. Соликовский спросил, как быть с арестованными. Шеф ответил: «Всех уничтожить». В следующую ночь первая группа арестованных подпольщиков была казнена..
12. КАЗНЬ
Уже не только по ночам доносились с востока мощные раскаты орудийной канонады. Круглые сутки гремела, полыхала огненными заревами заснеженная степь за Донцом. Резвые стайки краснозвёздных истребителей проносились над Краснодоном. Советские войска рвались в Донбасс.