Несколько минут «майстер» молчал, разглядывал Серёжку. Затем встал из–за стола, подошёл вплотную к нему и, неожиданно улыбнувшись, заговорил:
— Ай–яй–яй, такой кароший мальтшик… Ты сфой мама хочешь идти, да? Мы сейчас отфедет тебя твой мама. Ты сказать, где лежит партизанский финтовка, и пойдёшь на свой дом…
Серёжка круто вывернулся из–под ладони.
— Иди ты, знаешь…
«Майстер» повернулся к переводчику.
— Что он сказал?
Переводчик оробел — в немецком языке он не нашёл слов, которые точно передавали бы смысл сказанного Серёжкой.
— Он… он выругался, герр майстер…
«Майстер» сухо сказал Подтынному:
— Вы будет сам спрашивайт этот мальтшик… Ка–рашо спрашивайт. Я буду смотрейт…
Нахохлившись, вобрав голову в плечи, он безучастным, холодным взглядом наблюдал за происходившим.
Сделав большой глоток из стоявшей на столе рюмки, Подтынный шагнул вперёд и молча ударил Серёжку наотмашь кулаком по лицу. Серёжка пошатнулся, но удержался на ногах и прислонился к стене.
Сорвав с него одежду, Подтынный схватил плеть. На худеньких плечах вздулся кровавый рубец, второй, третий…
— Будешь говорить?
Серёжка отрицательно покачал головой. Один из полицаев нагнулся к Соликовскому, быстро зашептал что–то на ухо.
— Впустите её! — коротко бросил Соликовский.
Лукьянов ввёл в кабинет невысокую седую женщину. Простенький бумажный платок сполз ей на плечи. Взглянув на окровавленного Серёжку, она страшно побледнела.
— Вот, полюбуйся на своего щенка, — усмехнулся Соликовский. — Молчит… Может, ты заставишь его говорить?
Старушка молча смотрела на сына. Один из гестаповцев толкнул её в спину, занёс над нею плеть…
Собрав последние силы, Серёжа рванулся к матери, но двое дюжих гитлеровцев прижали его к стене.
— Сволочи! — прошептал он трясущимися губами. — Сволочи!
Сильный удар сапогом свалил его на пол.
— Сыночек, родной! — Обезумев от горя, мать упала на пол, прижалась к ногам Подтынного. — Отпустите его, прошу…
Необычайно звонкий, мальчишеский голос заставил вздрогнуть «майстера»:
— Мама, не надо! Не смей!!!
Медленно, со стоном мать поднялась на ноги, перекрестилась и замерла у стены. Обезумевшими глазами смотрела она, как пытают её сына.
А Серёжка, увидев, что мать поняла его и подчинилась ему, усмехнулся…
Эта страшная улыбка, будто застыла у него на губах. Он усмехался, когда четыре толстые «цыганские» иглы по самое ушко вонзились в его пальцы. Усмехался, когда ему зажали ноги между половинками двери, когда раскалённым добела железным шомполом жгли его ладони, протыкали насквозь рану в плече…
Два часа продолжались пытки. Наконец Подтынный в последний раз спросил:
— Будешь говорить?
Серёжка яростно мотнул головой:
— Нет!
«Майстер» медленно поднялся со стула и, ни к кому не обращаясь, угрюмо объявил:
— Завтра всех убивайт… Всех.
Ночь прошла без сна. Тяжёлые, безрадостные мысли одолевали Подтынного.
Рано утром за ним пришёл Лукьянов.
— Вызывают в полицию, — пробасил он. — Велели побыстрее.
Накинув шинель, Подтынный спросил:
— Что там ещё стряслось?
— А я почём знаю? Мне не докладывали… Ночью привели ещё троих пацанов. Видать, допрашивать надо.
— А немец где?
— Майстер–то? Нету… С ночи как ушёл, так и не появлялся. Соликовский один сейчас управляется.
Соликовский сидел за столом и торопливо писал что–то. Взглянув на вошедшего Подтынного, он озабоченно потёр пальцами переносицу.
— Возьми двух человек и отправляйся в комендатуру, — хмуро приказал он. — Надо к вечеру прислать подводы. Поскорее только возвращайся. Работы много…
Во дворе, где размещалась немецкая сельхозкомендатура, было тихо. Подтынный прошёлся по опустевшему зданию, в одной из комнат наткнулся на прикорнувшего у печки сторожа. С трудом растолкал его, спросил, где фельдкомендант. Сторож сонно пробубнил:
— Уехали все немцы. Вчера ещё погрузились всей командой на машины и уехали. Лошадей тоже всех угнали… Вон все, что осталось, — он указал через окно на двор, где у забора, уныло уткнувшись оглоблями в снег, стояло несколько конных повозок.
Подтынный отправил полицаев в ближайшие полицейские участки, приказав им забрать всех имеющихся лошадей, запрячь их в подводы и немедленно ехать в полицию, а сам поспешил к Соликовскому.
Соликовский долго не мог понять, о чем говорил ему запыхавшийся Подтынный.
— Что? Уехали? Немцы?! К-куда?!
Затем ухватился за телефонную трубку, прерывающимся от волнения голосом прокричал: